Вы же знаете этот старый одесский анекдот? Как один приятель говорит другому:
– Послушайте, почему все побежали на концерт этого Карузо, прямо билетов не достать? Он что, действительно великий? Я, например, не нахожу в нем ничего особенного.
– О, вы-таки слышали Карузо?
– Нет. Но мне его Рабинович по телефону напел.
Вспомнил этот анекдот вчера, аккурат в первый день Пасхи, когда один мой знакомый написал в соцсетях: «А чего так все носятся с куличами? По-моему, нет более невкусной булки, чем кулич».
Его поддержали сразу несколько человек. Мол, действительно, ничего особенного – покупали мы эти куличи в магазинах, пробовали…
Мне стало их жаль. Несчастные люди, дети городских кварталов. Они, видимо, никогда не ели настоящих куличей.
Моя бабушка Фекла Арсентьевна была уникальным человеком, да упокоится ее душа со святыми. О том, сколько она всего умела, можно книгу написать. От кладки печей и виноделия до ковроткачества и выпечки хлеба. Ее караваи из белой муки были размером с колесо от «Жигулей». Пышные, как перины из гусиного пуха, и вкусные, как… бабушкин хлеб – сравнить этот вкус просто не с чем. Выпекались они в русской печи, которая топилась сухой виноградной лозой и камышом.
А какие куличи она пекла вместе с моей тетей Марией!
Они были желтыми, как лимон, и сладкими, как мед. Откусишь кусок – он тает во рту. Не черствели неделями. Потом их резали на куски, сушили в остывающей русской печи и весь год ели с чаем.
На моей родине, в южном Причерноморье, куличи называли пасхами. Точней, так: пасками. А классической творожной пасхи у нас не делали, почему-то не было такой традиции.
За несколько дней до светлого Христова Воскресения начиналось священнодействие: бабушка пекла паски. На них шла самая лучшая мука – из озимой пшеницы. Яйца в тесто шли тазами, благо в них не было недостатка – куриц бабушка держала много. Масло – килограммами, сахар – ведрами, лимонная и апельсиновая цедра – горстями. И много еще чего: изюм, корица, ваниль…
Но главное было – правильно вымесить тесто. Этим занимались мужчины: работа тяжелая, теста много, вымешивать его нужно несколько часов. Разумеется, руками, никаких тестомесок и хлебопечек тогда не было.
Я только недавно понял, как это трудно, когда сам начал печь хлеб в духовке. У меня за раз уходит всего пара килограммов муки, но поработать приходится изрядно, пока доведешь тесто до кондиции. Иначе хорошего хлеба не получится.
А там мука шла мешками – куличи пеклись на всю большую семью. Они были разными – от маленьких «пасочек», которые раздавались соседям, детям и просто незнакомым людям на улице, до огромных, сантиметров под 40 высотой, с большой круглой шапкой, как у гриба. Для форм шла любая металлическая посуда, что была в доме: от алюминиевых и эмалированных кружек до кастрюль.
Готовыми куличами заставлялись два больших стола в горнице деревенского дома – по-молдавски она называется «каса маре». Тут же, в тазах, на лавках, стояли крашеные яйца.
Самое обидное, что нам, детям, которые крутились под ногами, наблюдая за процессом, не разрешалось попробовать свежих куличей, пока бабушка не освятит их в церкви.
Разумеется, все куличи бабушка туда не везла, это было невозможно, а только несколько штук. Церковь была в соседней деревне, в нашей коммунисты ее зачем-то разрушили. Старинную, царских еще времен, с фресками.
После того как бабушка возвращалась из храма, все пасхи в доме считались освященными, и рано утром наша многочисленная шумная родова, съехавшаяся из соседних городов и сел, все три колена, садилась за большой круглый стол, который ломился от блюд. Они стояли буквально в три этажа, такие пирамиды из тарелок. Всё перечислить невозможно. Мясо – во всех видах. Заливное из петуха – прозрачное, как светлое чешское пиво. Крохотные бессарабские голубцы из виноградных листьев – чем они мельче, тем хозяйка считалась лучше. Жаркое из гусятины с картошкой, томившееся в чугуне в русской печи. Горячие деревенские тефтели в томатном соусе. Каварма из баранины – жемчужина бессарабской кухни. Жареный дунайский сазан, истекающий жиром, кусками…
И, конечно, огромный кулич – царь стола. Его резали ломтями, и бабушка говорила, что в этот день паску нужно есть вместо хлеба. Но кроме нее это никому не удавалось – как можно есть холодец со сладким тестом, которое тает во рту, как масло? Поэтому хлеб тоже был на столе.
Под густое и черное бессарабское вино мои тетушки затягивали грустные молдавские песни. Но вскоре моя мама, веселая хохлушка, прерывала их и запевала свою, на украинском, от которой ноги пускались в пляс. Молдавские тетушки подпевали ей. За столом у нас был полный интернационал.
Сейчас понимаю, что эти пасхальные пиры 70–80-х годов прошлого века в доме моей бабушки были ее ответом черным годам войны, голода и лишений, которые выпали на долю нашей семьи и всего народа.
А светлый праздник Пасхи с его царскими, неимоверно богатыми, сладкими и маслянистыми куличами был символом возрождения, жизни, единства и продолжения фамилии.
Когда бываю на родине, боюсь заходить в дом моих предков, старый и покосившийся. Боюсь услышать в этих опустевших стенах голоса и запахи моего детства, в котором была моя бабушка Фекла и ее сердце, наполненное любовью.
Да и таких куличей мне уже нигде и никогда не попробовать.
