Актер Тверского академического театра драмы, заслуженный артист России Борис Лифанов скончался на сцене после финального поклона 12 ноября 2016 года.
«Он ушел как великий артист, как человек, преданный театру всем сердцем, упав на сцене после поклона на спектакле «Восемь любящих женщин», где блестяще исполнил роль Марселя. Зрители в тот вечер принимали коллектив спектакля бурными овациями и долго не отпускали артистов за занавес», – говорится в сообщении на сайте театра.
Борису Лифанову было 59 лет, из них 33 года, то есть почти всю профессиональную жизнь, он провел на одной и той же сцене, сыграл десятки и десятки ролей. Ни одной постановки с его участием я, к сожалению, не видел. Для этого надо было жить или хотя бы побывать в Твери, ибо любой театр, даже если он время от времени выезжает на гастроли, является сугубо местным предприятием – а жить и бывать в этом городе мне не доводилось. Узнав о смерти этого совсем не известного мне человека, я сразу увидел ее зеркальное отражение.
11 ноября 2007 года во время воскресного спектакля «Все нагло врут» на сцене Красноярского ТЮЗа скончался заслуженный артист России Юрий Щуко. Фактология этих живых трагедий расходится в микроскопических мелочах: разница в датах – один день, в возрасте – один год, Юрий Станиславович в мае встретил свое 60-летие. И еще в том, что Лифанов все-таки успел доиграть последний спектакль, а Щуко – нет. А в главном – одна судьба.
На тюзовскую сцену он вышел еще студентом, в 1969 году, и прожил на ней 39 лет, до последнего дня. Сыграл под сотню ролей, работал с Камой Гинкасом, Андреем Поповым и другими гигантами театра, преподавал…
Я близко знал его 13 лет – но, как однажды выяснилось, увидел намного раньше. В 1976 году, когда я учился во втором классе, нас повели в ТЮЗ на какую-то сказку, названия которой не запомнил, но помню песню из спектакля и одного персонажа – восточного принца в миниатюрной чалме и в прозрачных шальварах. Принц приставал к русской красавице и, преследуя ее, с паучьей ловкостью лазал по бельэтажу, занавесу, наконец, по потолку зрительного зала и уморительно канючил: «Звезда-а-а моих ночей, краса-а-а моих очей…» Принц стал моей первой настоящей встречей с театром – как чудом, как вместилищем невероятного, того, чего не бывает в жизни. Увиденное ранее про мишек, зайчиков и грибочков ощущения чуда не вызывало.
Через тридцать лет мы сидели в его возлюбленном гараже, и как-то так, без особой надежды на совпадение, я спросил его: Юра, а это случайно не ты? по потолку? в семьдесят шестом? а? И он ответил – я, конечно, кто же, кроме меня, может по потолку лазить… Он был акробат (даже поступил в Московское эстрадно-цирковое училище, только учиться там, видно, не судьба ему была), почти до последних лет делал сальто. И потом, за эти 13 лет у меня сложилось убеждение, что о своем ремесле он знает все. Я не большой театрал – но такое убеждение у меня было. Оно и сейчас есть.
Объяснить его происхождение вряд ли сумею, наверное, оно возникло оттого, что мне довелось хоть краешком глаза, но все же изнутри увидеть, из чего рождается чудо театра. Как оно рождается из самого обычного человека, которого в уличном потоке не отличишь от других, такого же, придавленного заботой о хлебе, о семье (он самоотверженно любил семью), но вместе с тем – абсолютно другого, совершенно не из потока, совсем не такого, как мы. За 13 лет он обругал меня дважды – про первый раз не буду рассказывать, а второй – за то, что по сцене я прошел в шапке. Это известное актерское табу он соблюдал ревностно и даже посторонним не спускал. Сцена была его религией – простите за такую истасканную фразу, пишу ее, только чтобы напомнить: человек по природе своей существо религиозное, различие вер лишь в объекте поклонения, а проявления одни и те же… К тому же театр, как говорил один мой приятель, не род искусства, а также свойство человека: если после ядерной войны останется на земле десятеро, трое станут актерами, семеро – зрителями. Вот он и был из тех троих.
Поскольку не мы решаем, когда и как нам уходить, то, наверное, такой уход, как у актера Лифанова и актера Щуко – и как у Мольера, не доигравшего своего «Мнимого больного» вечером 17 февраля 1673 года, – есть некое высшее подтверждение верности театру как чуду, как природному свойству человека. Хотя, конечно, бывают и другие подтверждения верности – как у Николая Анненкова и Владимира Зельдина, встретивших на сцене свое столетие. И лучше было бы Юре, и Борису Лифанову, и Мольеру получить такое же подтверждение… Но, повторю, не мы решаем – когда и как. У актерского ремесла есть только один инструмент – сам актер, и когда начинается совсем другое, высшее распределение ролей, с ним уже не поспоришь. Рассказывали, что на свой последний спектакль Юрий Станиславович Щуко пришел в отличном настроении: в зале было полно врачей – он только что выписался из больницы и пригласил всех, кто его лечил, – но врачи, мгновенно оказавшиеся на сцене после того, как он упал, опоздали. И, трезво понимая, что произошло на самом деле, в глубине души еще сомневаюсь – то ли это была смерть, то ли сыгранная до конца роль, которую зритель будет помнить долго, долго, долго…
