Красноярский кризисный центр «Верба», который уже 20 лет оказывает помощь жертвам домашнего насилия, совместно с региональным исполкомом ОНФ объявил конкурс «Дружелюбная школа». По замыслу организаторов, это не та школа, в которой не бывает буллинга, или, попросту говоря, травли, а та, где могут определить ее наличие, преодолеть последствия, поддержать пострадавшего ребенка и создать атмосферу неприятия этого явления. О том, какова природа беды, издавна сопровождающей подростковые сообщества, и как с ней бороться, рассказывает руководитель «Вербы» Наталья Пальчик.
– Наталья Борисовна, ваши подопечные в основном женщины. Как появилась идея взять на себя еще и тему детского насилия?
– Возникла она, потому что к нам обращаются родители и педагоги, сталкивающиеся с проблемами агрессии, буллинга, самоповреждающего поведения у детей. Мы даже создали проект по работе с подростковым суицидом – хотя травля не всегда оборачивается столь тяжелыми последствиями, – который сейчас принят как норматив на краевом уровне. Рассматривая причины такого поведения, пришли к выводу, что в большинстве случаев его источник в школьной среде.
– Много таких обращений?
– Если говорить о буллинге, то в среднем пять-шесть в месяц. На мой взгляд, это много, учитывая, что о «Вербе» знают далеко не все учителя и родители. Часто о нас узнают по сарафанному радио. Когда приходим в школу и начинаем работать с одним классом, к нам приходят другие классные руководители, поскольку у них похожие проблемы. Несколько лет назад студенты СФУ проводили исследование, причем в одной из престижных школ города, по результатам которого больше половины учеников 6–7-х классов сталкиваются с травлей – как свидетели, пострадавшие, агрессоры. Ту же тенденцию показывают и общероссийские исследования. К примеру, в одном классе начали травить одного ребенка, и остальные тридцать человек оказываются задействованными в этой истории в той или иной роли. В этом и заключается главная сложность решения проблемы.
– То есть это сюжет классического фильма «Чучело»…
– Да, та самая история. Поэтому надо работать со всем классом, а не только с одним пострадавшим. Рекомендации отправить его в секцию бокса, «накачать» самооценку психологическими тренингами и потом вернуть в ту же среду не работают. В нашей практике уже было много историй, когда ребенок сам пытался что-то поменять, учился, попросту говоря, давать сдачи… Но система отношений в классе оставалась неизменной, поэтому иногда приходилось переводиться в другую школу.
– Может, все связано с фундаментальной особенностью подростковой психики? Попросту говоря, дети жестоки.
– Безусловно, связано. Подростки быстро «подсаживаются» на агрессию, но суть в том, что в одном классе такое происходит, а в другом – нет. Вот конкретная история. Пятиклассник побывал летом в спортивном лагере, насмотрелся там, как травят других – кстати, и его самого травили, – решил для себя, что это круто, и начал реализовывать такую программу у себя в классе. И так сложилось, что его агрессии не было ничего противопоставлено. В итоге к концу учебного года история с травлей развернулась на весь класс, хотя еще год назад это были нормальные адекватные дети. Почему? Учитель в самом начале не увидел, что в детскую среду проник негативный опыт. А когда все стало очевидным, справиться с ситуацией было очень сложно. Во всяком случае, ни у кого из детей не хватало для этого ресурса. Требовалось вмешательство взрослых.
– Как воспринимается детьми вмешательство «взрослой» стороны в их конфликты?
– Прежде надо пояснить, что конфликт и травля – не одно и то же. Конфликт – это эпизод, где есть предмет спора, в котором так или иначе можно договориться. А травля происходит системно, силы в ней не равны, в ней есть страдающая сторона и, самое главное, нет предмета спора. Дети даже не могут внятно объяснить, что именно им не нравится в том, кого они травят. «Он какой-то не такой… он стремный… он псих…» Выбирают, как правило, тех, кто оказывается психологически слабее. Что касается реакции на «взрослое» вмешательство, то мы разговариваем не со всем классом одновременно, а по отдельности с каждым, кто в той или иной степени вовлечен в травлю. Пытаемся выяснить расклад сил – кто зачинщик, кто поддерживающий… Часто бывает, что зачинщиком является не тот, кто больше всех машет кулаками, а тот, кто устанавливает некие нормы, обозначает цель, а главный хулиган таким способом стремится заработать себе авторитет. Наконец, ищем тех, кто не участвует в травле, однако может остановить ее, защитить жертву, но по каким-то причинам этого не делает. Как только в классе появляются иные «точки силы», способные противостоять травле, она заканчивается. У агрессора нет стимула ее продолжать. Он уже не может показать себя хозяином ситуации, теряет власть, когда появляются люди, которые внятно ему объяснят – остановись, нам это не нравится. Задача специалиста – выявить таких людей и сделать так, чтобы силы сравнялись.
– Кто обычно становится агрессором?
– Часто это внутренне травмированный ребенок, которого дома бьют, либо родители с ним не разговаривают… Однако самый тяжелый случай – искаженное представление о ценностях, когда подросток считает себя «голубой кровью», а остальных «плебеями», с которыми он вынужден находиться в одном классе. Поэтому и обращаться с ними можно как с плебеями. Если подобная «идеология» идет из семьи, то на помощь родителей в решении проблемы почти не стоит рассчитывать, и вообще работать с такой ситуацией тяжело.
– Вы имеете в виду детский вариант «классовой вражды», о котором много говорили в 90-е, когда началось наглядное имущественное расслоение общества?
– Нет, это далеко не всегда связано с материальными аспектами, хотя и такое встречается. Девочку, к примеру, могут травить за то, что она не делает маникюр, ресниц не наращивает, ходит в одних и тех же джинсах. Но большинство историй с такой «идеологией» не связаны. Малолетний агрессор чаще всего сам не понимает, какую беду он творит. Когда в разговоре с ним разворачиваешь всю картину, все последствия его поступков, он начинает понимать, что не добивается этим ни любви, ни признания. Его просто боятся. Как только сила от него уйдет, обстоятельства поменяются, и те, кто был рядом с ним, станут против него. Когда ребенку все это объяснишь, есть шанс, что он начнет меняться. Кроме того, здесь еще очень важно поработать с каждым звеном – дети, педагоги, родители. Необходимо добиться того, чтобы все: от директора и классного руководителя до работников столовой – прекращали эту историю на корню, на том основании, что в нашей школе нет места для травли.
– Что делать, если педагоги не идут навстречу?
– Это самое сложное. Среди учителей есть «выгоревшие» – они пересказывают учебник и элементарно не видят того, что происходит с ребенком. Директор рад бы с ними расстаться, но учителя теперь в дефиците, нагрузка у них бешеная. Хотя есть директора, которые ищут способы справиться с этой проблемой и в конце концов решают ее.
– Сам термин «дружелюбная школа» подразумевает формирование неких ориентиров?
– По большому счету да. Мы работам со многими школами. Некоторые дают прекрасные показатели по успеваемости, поступлению в вузы, но атмосфера там, прямо скажем, не самая лучшая. А есть школы, которые не назовешь элитными, но директор и педагоги с полной серьезностью работают с проблемой буллинга. Поэтому нам хочется, чтобы школы, создающие хороший психологический климат, были на виду.
