Бывший глава Республики Марий Эл Леонид Маркелов, арестованный по обвинению в получении взятки в размере 235 миллионов рублей, написал президенту РФ стихотворное прошение о помиловании.
Произведение это, как утверждают, было создано в конце мая, но в прессу попало лишь месяц спустя, что, впрочем, не так уж важно. Прежде чем перейти к тексту послания, хотелось бы, как говорил один метранпаж, подпустить лирики.
К людям, пишущим стихи, я отношусь с осторожностью. С куда большей, чем к пишущим прозу. Потому что прозу, даже собственную, трудно выучить наизусть и читать встречным. А стихи учатся легко. Когда человек начинает читать свои стихи без навязчивых, униженных просьб публики, а по собственной инициативе и произвольно выбранному поводу, хочется забраться даже не под стол, а под стул. Очень обидно, если рядом нет никакого стула. При советской власти, которая лелеяла – и, кстати, совершенно правильно – трепетное отношение к любому самодеятельному творчеству, было принято считать: пусть лучше стихи пишет, чем водку пьет. Фраза эта вызывала у меня недоумение, во-первых, потому, что одно совершенно не противоречит другому (более того – способствует), а во-вторых, попав под непредвиденное поэтическое извержение, начинаешь понимать, что водку пить намного безопаснее и полезнее. Безопаснее, потому что от водки все-таки можно вылечиться, от поэтических извержений – вряд ли. А полезнее оттого, что подвыпивший человек далеко не всегда выглядит нелепо; самопроизвольное же чтение стихов, особенно написанных «кровью сердца» и в жанре «палка – селедка», равнозначно эффекту расстегнутой ширинки. Сердце сжимается от сострадания, когда видишь первые позывы извержения, затем само извержение, и с печалью думаешь – ведь еще пять минут назад это был вполне нормальный, даже милый человек, так умно рассуждал о внешней и внутренней политике, об инвестициях в основной капитал, рассказывал анекдоты, и тут – на тебе… И ведь никто не спасет, не одернет, не отведет в сторонку и не шепнет на ушко. Как раз все наоборот: «А вот еще есть такое стихотворение – прочитать?» – «Да, да, конечно!» Из тех же авторитарных времен тянется в нашу эпоху нежный предрассудок, что у поэта ранимая душа, что обидеть его может каждый и легко, а понять дано только избранным. Опять же перебивать не принято… А если поэт в положении, то есть персона крайне уважаемая, внимание удваивается – даже при полном недоумении от декламируемого. Помнится, один известный ресторатор публиковал свои произведения на полях меню, и вряд ли кто-то из персонала рискнул заметить ему, что сии взволнованные строки заставляют неподготовленного посетителя сомневаться в достоверности самого меню. Видимо, наоборот, – восторгались, правда, потом все же кто-то рискнул, или посещаемость заведений упала, – короче говоря, стихи исчезли. Другой милый человек слагал поэмы о срыве отопительного сезона, прорывах канализации и пр., жег глаголом сердца местного начальства и прессы – и возразить-то было нечего, поскольку почтенный ветеран и по содержанию все правильно. Однако в конце концов от него начали прятаться.
Таким образом, лживая мораль оборачивается против самого поэта, ибо, как только он замолкнет и распрощается, за его спиной змеями выползают подлые шепотки: «задолбал», «этого больше не приглашать» и пр. Под льстивые улыбки стихотворца изгоняют из общества. С чего я начал-то? Да, с Маркелова. Автор двух поэтических сборников «Надеюсь образом чудесным» и «Под небом голубым бескрайним» обратился к главе государства с посланием в духе «Скорбных элегий» Публия Овидия Назона. Оба создали данные произведения в местах не столь отдаленных – один в СИЗО, другой в ссылке, – оба сетуют на происки врагов и взывают к милосердию цезаря. В первой части своей элегии бывший марийский губернатор отрицает факт получения взятки, открывает правду («У моих друзей купили / Агрохолдинг. Много лет / Им потом руководили. / Это сделка, – мой ответ. / Заплатили все налоги / Через свой расчетный счет. / Вы поверьте! Видят боги, / Все же я не идиот»). Далее – описание ареста («ночь прошла перед распятьем»), неволи («Из угрюмых укоулков / Не узнаешь новостей»), частичное признание упущений («Мы грешили, несомненно, / С объективной стороны»), а затем поэт ступает на территорию понятных ему смыслов и где-то услышанных, но совершенно непонятных слов («Мне один лишь путь остался / «Еже си на небеси» / Чтобы в деле разобрался / Президент всея Руси»). Возможно, автору удастся тронуть отнюдь не каменное сердце адресата напоминанием («Миловать – прерогатива / Праведных государЕй») и призывом к состраданию («Я, бросая все на свете, / Был готов для вас служить, / А сегодня моим детям / Не на что, простите, жить»), – а возможно, и не удастся. Главное, что это произведение г-на Маркелова, в отличие от предыдущих, теперь декламируется повсеместно, не из-под палки и с совершенно искренним восхищением. «Для наивного поэта / В этот миг, как никогда, / Нужна помощь и защита…» – истинно так. Что наворотил «наивный поэт», пусть разбираются следователи. Стихотворцу же на волне краткого успеха важно не переборщить, иначе от него тоже начнут прятаться, как от вышеописанных.
В завершение хочу сказать, что я сам являюсь автором поэмы «Японская пролетарская баллада Осознанье и Просветленье», которую могу прочесть всем желающим. А нежелающим – особенно.
Фото: pixabay.com
