«Я люблю танцы, музыку и везание, я свезал 5 игрушек… Хочу, чтобы меня усоновили. Хочу жить с родителями потому что я со своей мамой жил плохо». Это слова из письма, которые когда-то написал один из воспитанников детского дома нашего края – одиннадцатилетний Андрей. Его шансы найти семью были не очень велики – усыновители чаще хотят взять в семью малыша. Но произошло чудо. О том, как сложилась его жизнь в семье, мы решили рассказать спустя несколько лет.
Исполнение мечты
Тогда специалисты краевого Центра развития семейных форм воспитания приложили все усилия, чтобы письмо было опубликовано в СМИ и родители для ребенка нашлись. Историей мальчика заинтересовался житель небольшого города под Санкт-Петербургом, Иван Иклюшин. Он уже многодетный папа. С 2011 года возглавляет альянс инициатив «Россия без сирот».
– Еще до свадьбы мы с женой договорились, что у нас будет как минимум один приемный ребенок, – говорит Иван Иклюшин. – До сегодняшнего дня в нашей семье воспитывались три наших девочки, но нам всегда хотелось и мальчика…
Так мечта Андрея исполнилась – он отправился в новую семью.
– История Андрея хоть и уникальная (случаев, чтобы ребенок сам обратился с просьбой найти ему родителей, ранее в практике центра не было), но очень показательная, – отмечала директор Центра развития семейных форм воспитания Ольга Абросимова. – Взрослых детей, а тем более из учреждения коррекционного типа, то есть не без определенных проблем со здоровьем, на моей памяти еще не забирали.
С тех пор прошло уже пять лет. И люди, хорошо знакомые с особенностями принятия в семью детей разного возраста, понимают: вряд ли это были простые годы. К сожалению, именно подростков возвращают в детские дома чаще всего: на возрастные изменения, которые переживает каждый человек, накладываются проблемы адаптации, привыкания к хорошим, но, по сути, пока совершенно чужим людям. Что уж говорить, если многие родных-то детей 12–16 лет выдерживают с трудом.
Мы созвонились с Иваном Иклюшиным, отцом уже 17-летнего молодого человека, и попросили рассказать не только о том, как сложилась совместная жизнь с Андреем, но и вообще о том, что нужно ожидать тем, кто принимает в семью подростка.
«У нас будут сложные ситуации»
– Как получилось, что вы вообще приняли такое решение?
– Это решение было осознанное – во-первых, есть знакомые семьи, которые были в такой ситуации, и, в принципе, все прошло успешно, во-вторых, у нас есть специалисты на расстоянии вытянутой руки, к которым всегда можно обратиться. И самое главное – мы очень хотели помочь. На самом деле, в усыновлении именно подростка есть и плюсы. С ним, в отличие от младенца, можно договориться. Мы сразу сказали: «Послушай, Андрей, процент успеха нашего мероприятия зависит не только от наших усилий, но и твоих. У нас будут сложные ситуации. Но важно, чтобы с двух сторон люди хотели понять друг друга»
– Какие проблемы возникли, которые предусмотреть изначально нельзя?
– На самом деле, любой тип проблем можно предусмотреть, они все описаны в материалах, которых полно в Интернете, и в любой хорошей школе приемных родителей о них говорят. Это проблемы образования, общения, социализации, девиантного поведения – воровства, лжи. Но я хочу сказать, что все это имеет отношение не только к детям-сиротам, но и к обычным детям. Дело еще в том, что у приемных родителей и самого ребенка совершенно разные представления об их будущей совместной жизни. Какие представления у взрослых? Есть несчастная сиротка, которая стоит и плачет у окна: где же моя мама? На самом деле, как выясняется на практике, у детей-подростков уже не такая большая потребность в семье, они неплохо адаптированы к условиям системы. Но, конечно, им хотелось бы иметь больше каких-то вещей, личного внимания, личного пространства.
И в их представлении, как только они попадут в семью, у них появятся свои Дед Мороз и Снегурочка в круглосуточном режиме. Они реально думают, что им тут же купят большой компьютер с огромными наушниками, где можно будет с утра до ночи «рубиться» в классные игры. И что они будут есть все время что-то сладкое в больших количествах, все время развлекаться.
Их представление об окружающем мире – оно вот такое, ограниченное. Оно вытекает из их опыта соприкосновения с внешним миром – когда их, как правило, куда-то везут, развлекают. Вот детям и кажется, что, попав в семью, они получат все это в удвоенном размере.
– Получается, что у Андрея были вот такие представления о семье?
– Ну, говорить сложно за него, но думаю, что примерно да. У нас бывали всякие ситуации. К примеру, через несколько недель после того, как он попал к нам, у него возникла мысль: мы ему должны купить дорогой телефон. «Мне уже 12 лет, а у меня нет нормального смартфона!» То есть у нас был сложный период притирки, и он вообще не понимал – и зачем я сюда попал? И что я выиграл?
И уже потом он понял – и далеко не сразу, что первое, что он выиграл – как минимум команду друзей, у которых есть определенные ресурсы и которые помогут ему состояться.
У нас в первые месяцы вообще шел разговор не про папу и маму, а про друзей. Я ему говорил: «Андрей, мы хотим и можем тебе помочь! Но и тебе нужно что-то делать». И подростку на первом этапе это понятно. Ну а потом складываются личные отношения – привязанность, начинается нормальная жизнь. Хотя вначале, конечно, всем сложно.
Все представления подростка о семье меняются, и не в лучшую сторону. Появляются домашние обязанности. Развлечений куда меньше, чем в интернате. Оказывается, сидеть с гаджетами можно всего ничего. Постоянный контроль. Ну и, наконец, еда зачастую хуже.
«Тайный ангел»
– Получается, представление многих о том, что дети в учреждениях голодают, – это миф?
– Белую рыбу Андрей впервые за долгое время увидел у меня дома. Он сказал: «А мы там ели только красную, вот такую я не ем». А мы вот едим разную – хотя, в общем-то, достаточно неплохо обеспечены. Вот и получается, что, на первый взгляд, жизнь ребенка становится хуже. Веселья меньше, гулянок меньше, а вот контроля и обязанностей – больше. И куда он попал? Если родители хоть как-то были готовы к сложностям, прошли обязательную школу приемных родителей, то детей не готовит никто. По существующему законодательству и грудничок, и 14-летний парень, почти мужчина, передаются в семью одинаково. Перед этим проходит знакомство и несколько посещений. И все.
Мы, как альянс, выступаем за подготовку именно сирот. Есть проект, который работает в нескольких регионах России и уже скоро появится в Красноярске – его название «Тайный ангел». В рамках проекта ребенок более плотно общается с семьей, приходит на выходные к ним в течение нескольких месяцев. Думаю, что таких, не очень приятных, сюрпризов потом будет меньше.
Ну и зачастую самая большая проблема, это и к нам относится тоже, касается образования. Потому что у детей-сирот, как правило, нет мотивации учиться лучше, они привыкли снижать свою нагрузку. Мы до сих пор прилагаем большие усилия, чтобы наш ребенок, взятый из психоневрологического интерната, окончил обычную среднеобразовательную школу. А первое время ребенок находится в состоянии хронического стресса – ему непонятно, как сложится его жизнь в семье, и ему вообще не до учебы. И поэтому мы – по своему опыту – вот сейчас уже можем сказать, что лучше всего в первые полгода не давить на ребенка с учебой. Больших успехов вы все равно не добьетесь.
– Несмотря на то что изначально он учился в интернате, вы решили отдать его в обычную школу?
– Да, вначале он учился в классе «8-го вида», но мы сразу поняли, что это необоснованно, реальных проблем у него нет. Была большая педагогическая запущенность, а в системе не могут предоставить индивидуальную программу обучения для каждого. Им легче поместить ребенка в спецучреждение. Приемным родителям нужно понимать: чтобы помочь ребенку, им нужно будет приложить колоссальные усилия. У нас в альянсе есть опыт того, как ребенку по возрасту нужно в 9-й, по итогу знания у него на уровне 3-го класса, и все же через пару лет он все равно идет в 9-й.
А вот сегодня мы сидим с Андреем вместе дома и занимаемся, потому что мы перевели его на домашнее обучение, чтобы он окончил 10–11-й классы. Хотим сосредоточиться именно на том, где у него есть пробелы в знаниях. Мы и до этого регулярно нанимали репетитора. Получается, что школы в нашей стране не готовы к приему таких вот детей, из «системы». Например, есть гиперактивность, но причины ее возникновения совсем не те, что у обычных детей. Но учителя не понимают этого. Основная тяжесть обучения тоже ложится на родителей.
– Удалось как-то преодолеть отставание?
– В общем, да. Он занимался сам, демонстрировал неплохие результаты в учебе. В 9-м классе успешно сдал ОГЭ. И в целом ни у кого – ни в нашей семье, ни в нашем окружении, ни в школе – не вызывает сомнений то, что по своим умственным способностям он классический хорошист. Это как минимум.
– Он сам понял, что образование – это не воспитателям или учителям надо, а в первую очередь ему самому?
– Думаю, что да, но совсем недавно. Я хочу, чтобы он не просто освоил какую-то программу, но и научился получать удовольствие от приобретенных знаний. Сейчас он много сам занимается. Пока точно не знает, куда будет поступать, но одна идея насчет колледжа у него есть. Но мы его не торопим. Говорим, что можно и после получения аттестата поискать себя, поработать в разных местах. И сегодня Андрюха, пусть не каждый день, работает в кафе большой сети общественного питания. Ему это интересно, он учится взаимодействовать с людьми.
«Мы способствуем контакту с кровной семьей»
– Вы уже прошли большой путь, вложили в него очень многое. Есть сейчас ощущение, что это не просто воспитанник, а сын? С маленьким ребенком, который вырос на твоих глазах, это почувствовать легко, а как с подростком?
– Конечно, да. Он мой сын. Да, вначале мы как бы играли определенные социальные роли – и уже впоследствии, в дополнение, появляется соответствующая эмоциональная связь. И ребенок начинает тебя уважать, привязывается. Я вот на сегодня четко могу сказать: несмотря на то что у него есть где-то люди, которые являются его родителями, мы для него с моей женой значим не меньше.
– Он искал своих родителей?
– Это закрытая информация. Но могу сказать, что мы способствуем его контакту с его кровной семьей. И я вообще это всем приемным родителям советую. Не нужно бояться этого.
– Людям, которые будут читать этот материал, имеющим какой-то опыт, можно сказать, что подросток – это не страшно?
– Поверьте, что проблема не в ребенке. Не в том, что он появится в семье и как-то плохо начнет себя вести. Важно понимать, зачем ты делаешь это и какие условия ты создашь ему. Брать подростка и думать, что ты сам справишься со всеми проблемами, – ну это глупо. Если ты готов слушать советы специалистов и тех людей, у которых что-то получилось, это дело другое. Но даже и самый старший ребенок – даже 18-летний, он все равно сильно подвержен влиянию. Если его любить, заботиться о нем, то все равно он будет меняться. Не нужно рисовать себе идеальную картинку: ах, он будет учиться в консерватории и знать несколько иностранных языков. А потом страдать, потому что он вместо этого у тебя деньги из кармана «тырит» и учиться совсем не собирается. Нужно себя спросить: а ты-то это зачем делаешь? Если затем, чтобы улучшить его шансы на счастливую жизнь, то, конечно, даже если у него неважно обстоят дела, но есть семья, есть место, куда он может прийти, это уже многое значит.
– Но кризисные моменты все равно бывают?
– Не нужно все ребенку позволять. Если ему 18–19 лет и он так «куролесит», что создает угрозу для твоей семьи, его можно и нужно дистанцировать. Сказать: «Иди, живи самостоятельно, но знай – этот дом открыт для тебя». Более того, может, это и звучит кощунственно для руководителя альянса сирот, но я всегда допускал возможность возврата Андрея в систему. У нас был как-то и такой разговор. Но это не означало, что я вычеркну его из своей жизни, буду говорить о нем как о неудавшемся эксперименте. Это означало только то, что он отказался от всякого взаимодействия с нами. И я тогда говорил, что тогда «добро пожаловать в систему, но мы тебя будем ждать». И для него это было очень важно услышать – то, что мы не отказываемся от него. Сейчас уже все это позади. Но я знаю несколько историй, когда брали больших по возрасту детей, и их жизнь в семье была далеко не идеальна. И когда он или она вырастали, в 18–20 лет начинали жить отдельно, попадать в неприятные ситуации, у них все равно была возможность вернуться домой. У моих друзей был такой случай, когда они уехали, а дочь пришла и начала звонить. Что она услышала? «Да, конечно, ключ там-то, заходи домой».
И сам факт, что человеку есть куда прийти, пусть даже в их совместной жизни было всякое, очень важен. То, что у человека есть дом и у него есть люди, которые его поймут, и дает силы продолжать жить дальше. Не спиваться, не заканчивать жизнь самоубийством.
Потому что есть место, где он может отогреться, реабилитироваться, предпринять новую попытку начать все сначала. Поэтому приемному родителю важно понимать, что ты хочешь. Если помочь – то делай это. Если удовлетворить свои фантазии, подумай еще раз, скорее всего, ты будешь глубоко разочарован. Именно из-за склонности к идеализации родители переживают тройные эмоциональные нагрузки – из-за того, что жизнь расходится с их представлениями. В случае с подростком нужно понимать, что они почти взрослые и тоже очень сильно влияют на процесс. Поэтому не должен себя винить за все, что пошло не так. Нужно сравнить: его шансы на нормальную жизнь – они до встречи с тобой были лучше или хуже? Если лучше – не надо корить себя.
– Многие ждут благодарности от собственных детей – что говорить тогда о приемных, которым дали шанс на более качественную жизнь.
– У таких детей с искореженной судьбой благодарность – это вопрос личностного прогресса, исцеления души… Я знаю немало случаев, когда приемным детям уже по 45–50 лет, и они еле-еле перед смертью своих приемных родителей «догоняют», что им нужно сказать спасибо. А некоторые уже только после смерти вспоминают.
Требовать благодарности – это глупо. Одним из главных моментов при принятии решения об усыновлении должно быть желание помочь. А если благодарность приемного ребенка является чем-то очень важным для приемного родителя, то специалисты будут советовать повременить с решением. И это правильно.
Материалы подборки «Семейные истории»: