Самые передовые достижения многих областей медицины сегодня приходят в наш край практически без промедления. Открытие перинатального, кардиологического, глазного центров, строительство онкологического имеют и прагматический, и психологический эффекты. Новые краевые клиники не только дают возможность больному получить своевременную помощь, не выезжая за пределы региона, не тратя дополнительных сил и средств. Они внушают здоровым уверенность: случись что, будет куда обратиться, чтобы получить квалифицированную консультацию. Спору нет, сложностей в нашем здравоохранении пока много. Но очевидны и достижения. В новых условиях на передовом оборудовании пролечены тысячи пациентов. Конечно, каждый может рассказать и об очередях под дверями кабинетов, и о не самых приятных минутах на приеме у врача. Но хороших, профессиональных и внимательных врачей все равно больше! Мы все им благодарны за то, что они не только честно выполняют свои обязанности, но могут поддержать, играя еще и роль психолога. За рубежом такое не принято. И когда, как не накануне Дня медика, сказать им спасибо еще раз и рассказать об одном из таких докторов. Его зовут Андрей Аркадьевич НАРОДОВ – он нейрохирург, профессор, доктор медицинских наук, руководитель клиники нейрохирургии Красноярской больницы скорой медицинской помощи.
Народов – человек непубличный. По телевизору не выступает, интервью почти не дает. Но знает его чуть ли не весь Красноярск, приезжают и пациенты из-за рубежа. Несмотря на то что занимается только самыми сложными случаями, в год он делает 200–250 операций. При общем стаже более 28 лет можно посчитать, скольким людям он помог. В школе увлекался физикой, занимался радиомоделированием, собирался быть инженером. Но вслед за сестрой решил стать медиком, когда увидел реальную хирургическую операцию и побывал в анатомическом музее.
Гений – это патология
– На первой операции не страшно было вторгаться в такую тонкую сферу, как человеческий мозг, нервы?
– Как таковой первой операции у начинающего хирурга не бывает. Ассистент постепенно вырастает в хирурга. Сначала получаешь доступ в операционную, затем опытный хирург дает выполнить часть операции. А потом оказывается, ты сам уже оперируешь. А так чтобы смотрел, смотрел и вдруг в какой-то день дают скальпель, оптику: иди, оперируй, – такого в хирургии не бывает. Это плавать так учат: показывают, показывают, а потом с лодки сбрасывают – плыви.
– В вашей практике есть случаи, когда вы говорили себе: «Народов, вы – гений»?
– Нет, нет. Я вообще не могу так сказать.
– Но удовлетворение от своей работы вы испытываете?
– Это очень разные вещи. Я вообще считаю, что гений – это скорее патология. А удовлетворение чувствую, когда сделал все, что мог. Нейрохирургия – уникальная специальность, она дает абсолютно все: и разочарования, и стрессы, и сильнейший выплеск адреналина. Когда я начинал работать, к нам приезжали американцы с гуманитарной помощью. Среди них был один нейрохирург, доходы у него миллионные. Он спросил: «Сколько вы зарабатываете?» Я уже не помню, сколько это было в наших рублях, а в долларах примерно 100–200 в месяц. Когда он понял, что это зарплата даже не за день, а за месяц, задумался и сказал: «Ну ради нейрохирургии я бы согласился год-два так поработать». Мне в то время это показалось слишком высокопарным. А сейчас я согласен с ним. Когда нет этой работы, пусть даже она абсолютно неоплачиваемая, чувствуешь себя плохо.
– Как врачу сохранить и свое здоровье, и душу, чтобы не стать циником?
– По-моему, если человек циник, он им будет при любой профессии. Да, у человека может возникнуть некая стена, защита. Но она никогда не должна проявляться в отношении с пациентами или их родственниками. Как только человек переходит эту границу, становится циником, ему нужно уходить из медицины.
– Пропуская каждый день боль через себя, можно и надорваться.
– Нельзя не переживать за больного. Да, это стресс, но он снимается, когда контактируешь с пациентом постоянно. Вот сейчас после очень тяжелой операции просыпается больная. Я зашел, она улыбнулась, руку пожала, начинает сама дышать – удовольствие видеть это ни с чем не сравнимо. Все с лихвой компенсируется. Ради этого стоит и жить, и заниматься нейрохирургией.
– Как за 28 лет изменилась профессия?
– Условия в нашей больнице заметно улучшились за последние года три. Даже по отношению к больным и их удобству. Только что после ремонта сдали отделение – чистота, порядок. Нейрохирургические операции очень сложны, длительны и кропотливы. Как правило, используется микроскопическая техника. Ею на сегодня мы оснащены лучше, чем кто-либо. Микроскоп самый современный в России два года назад нам Петр Иванович (Пимашков. – Прим. ред.) подарил. За последние полгода-год мы приобрели многое: навигационную установку, ультразвуковой аспиратор, самую укомплектованную эндоскопическую стойку.
Техника не может оперировать
– Слышала по ТВ высказывание, что скоро современная техника сама будет оперировать. Реально ли сделать операцию, так сказать, на автопилоте?
– Техника в нейрохирургии сама никогда оперировать не будет. Та аппаратура, которую мы получили, очень помогает. Но сказать, что как-то меняет результаты, не могу. Может быть, время операции где-то сократилось, легче стало найти глубинные опухоли мозга. Ведь нам даже на миллиметр ошибиться нельзя, поэтому самый большой стресс, когда такую опухоль ищешь: не дай бог промахнуться. Раньше я после таких операций очень долго не мог прийти в себя. А с аппаратом нейронавигации можно с точностью до десятых миллиметра определить опухоль. Но главное не в технике. К нам недавно приезжали японские нейрохирурги. Профессор Хамада сказал: «Мы пересыщены оборудованием. Проблема в кадрах: не хватает людей, которые просто могут нормально оперировать». У нас те же проблемы. Очень малый процент выпускников идет работать по специальности. Хирургия немыслима без полной самоотдачи, которая невозможна, если врач высшей категории получает 15 тысяч. И он должен идти на вторую, третью работу, чтобы содержать семью. В последнее время дети докторов в медицину не идут. Они видят, насколько тяжела у родителей работа, насколько коротка жизнь, а у хирургов она действительно коротка, и как мало они зарабатывают.
– О чем вы предупреждаете молодых врачей – своих учеников до начала практической работы?
– Я всегда прошу их не быть черствыми, чтобы оставалось человеческое, доброе отношение к больному. И я всегда обращаю внимание, каков у них склад ума. В хирургии нужен технический образ мышления. Здесь работают законы физики, их надо не просто знать – их надо чувствовать. И очень многое приходится делать руками. Большая часть инструментов доработаны нами. У меня в кабинете есть и токарный маленький станочек, и шлифовальный, и паяльник, и горелка газовая. Если меня что-то в инструменте не устраивает, я его собственноручно дорабатываю. Знаю много отличных хирургов. Все они имеют хорошие руки и техническое мышление. Могут и машину отремонтировать, и квартиру.
Руки и головы везде работают одинаково
– У нас считается, если есть деньги, надо оперироваться за рубежом. Но тот же профессор Хамада был восхищен уровнем наших хирургов.
– Руки и головы везде работают одинаково. И наши хирурги не хуже зарубежных. Но работаем мы в условиях, на порядок худших. В той же Японии не бывает такого, что нет какой-то клипсы или инструмента, что пленка в МРТ-аппарате закончилась, отсутствует место в реанимации или физраствор. У нас в операционной никаких кондиционеров не предусмотрено: представляете, какая там духота в жару? А операция может идти 9–12 часов. На мой взгляд, наши, российские, хирурги смогут работать где угодно, а вот зарубежные у нас не смогут. А еще мы имеем уникальную возможность бороться за каждый день жизни пациента. Восприятие времени у смертельно больного – как в детстве, когда дни казались бесконечными, поэтому ему дорог каждый час. Нам же бесплатное здравоохранение дает возможность проводить очень дорогостоящие операции, продляя им жизнь.
– У нас не принято публично признаваться, что серьезно болен. Но человек шел бы к вам на операцию с большим оптимизмом, зная, что подобную сделали кому-то известному и человек нормально живет.
– Мне тоже не хочется, чтобы складывалось впечатление, что прооперированные на мозге люди – инвалиды. Среди наших пациентов есть немало известных людей. Они все работают. Тысячам в нашем городе удаляли опухоли мозга, и сегодня они абсолютно здоровы. Одна моя бывшая пациентка недавно позвонила, сказала, что отмечает десятилетний юбилей после операции. Ее 10 лет назад отец свозил в столицу, там сказали, что оперировать нельзя: «Вам будет тяжело везти ее из Москвы домой хоронить!» Сейчас она великолепно себя чувствует. Успешна в бизнесе и может украсить собой обложку любого журнала.
Тайны мозга
– Некоторые люди после серьезных операций говорят, что видели себя на столе, как бы со стороны.
– Таких случаев сколько угодно. Однажды мне пациентка призналась, что видела все происходящее во время операции, хотя была в глубоком сне. Рассказывала, что видела мои руки и все, что я делал. Наталья Бехтерева, изучавшая мозг, сказала, что это, скорее всего, огромное рецепторное поле, антенна, которая воспринимает информацию. Наш мозг – черный ящик. Никто не знает, как он функционирует. И нередко после операции у больных появляются неординарные способности. Я оперировал абсолютно глухую девочку, у нее просто не было слуховых нервов. После операции она рассказала матери, что все слышала. Показала, где мы находились, что делали, как ее оперировали. Она все видела. Как?! Ощущение, что они смотрят с высоты.
– Где, по-вашему, живет душа?
– Не знаю, думаю, вне тела. Мозг, видимо, не совсем то, за что его принимают. Он способен к замещению. Когда повреждена жизненно важная область мозга, организм пытается включить уцелевшие отделы, те, что длительно являлись «молчащими», и они начинают гиперфункционировать. Мальчик, которого я прооперировал по поводу очень большой врожденной опухоли основания мозга, приобрел уникальную память. Он буквально фотографировал тексты.
– Когда вам сложнее всего смириться с особенностями своей работы?
– Я не помню, чтобы удалось уйти в отпуск вовремя. И если не уехать куда-нибудь за границу, обязательно два-три раза за отпуск выдернут на тяжелого больного. Где бы ни находился, на машинах, на вертолетах привозят. Самое тяжелое, когда говорят примерно так, как сказала мне одна женщина два года назад: «Неужели вам пара дней отпуска дороже жизни моего сына?!»
