Уход Валентина Распутина отразился в прессе по большому счету одним мотивом – вместе с ним ушла и великая русская литература, он был последним…
При всей нелюбви к подобным обобщениям – а прибегают к ним не в первый раз: так же провожали Астафьева, Солженицына, Белова, и, простите за цинизм, проводят еще кого-нибудь – и уж тем более не сомневаясь в огромной значимости классика, эти заявления о смерти нашего всемирно-национального бренда заставляют обратить на себя внимание. Не думаю, что всю вину надо возложить на профессиональных плакальщиков, каковых у нас всегда много. Видимо, причина в другом: есть мощная, привитая еще советской школой, убежденность – русская литература по определению «великая», ее роль – ведущая, а писатели – «властители дум». Из великой русской литературы (ВРЛ) произрастает наше национальное самосознание и культура вообще. Всякое понижение этой высочайшей планки должно восприниматься как катастрофа, равная по масштабам, например, оставлению космоса.
Мне запомнилась чья-то простая фраза: «Для писателя нет разницы между словом и делом. Слово – это и есть его дело». Этому, на мой взгляд, бесспорному стандарту Распутин соответствовал полностью – но вовсе не потому, что писал лучше многих других, и вообще классик. Он был из тех «мастодонтов», которые воспринимали свое писательство не как «самовыражение» и уж тем более не как бизнес, а как служение или – еще яснее – службу. А служба, по чистой сути своей, подразумевает долг и пользу людям. Пользу самую прямую – такую же, как от строительства хороших дорог и зданий, грамотного врачебного лечения, строго регулярного движения общественного транспорта, приготовления здоровой пищи на предприятиях общепита, надежной защиты рубежей страны – и так вплоть до исправно работающих водопровода и канализации. Вы, кстати, проживете без канализации?
Польза от писательской службы (и вообще искусства) только на первый взгляд неочевидна: людям нужно говорить правду и делать это так, чтобы они впредь не обманывались, не путали явное добро с явным злом, не позволяли унижать себя, чтобы эта самая правда побуждала что-то плохое исправить или хотя бы пожалеть о нем – в общем, как писал Достоевский, искусство необходимо, «чтобы люди не оскотинились».
Если писатели и в целом мастера культуры так или иначе побуждают строителя класть в стену бракованные кирпичи, хирурга – резать больных, как курей, солдата – забросить автомат в пруд, а лучше «загнать» его бандитам, – то это гадкие мастера, от их работы куда худший вред, чем от всего перечисленного выше, поскольку это долгоиграющий вред, его не исправишь увольнением и выговором – на исправление десятилетия уходят, и успех не гарантирован. А с другой стороны – одна только Матера не даст просто так – легонько, как это делалось раньше – взять и утопить все, чем жили люди. Во всяком случае, есть надежда на это…
Опять же, связь между писательской службой и бракованными кирпичами в стене только на первый взгляд неочевидна.
«По содержанию литература русская есть такая мерзость – такая мерзость бесстыдства и наглости, – как ни одна литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить – чтобы народ этот хотя научили гвоздь выковать, серп исполнить… Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только «как они любили» и „о чем разговаривалиˮ». Это «комментарий» Василия Розанова («Апокалипсис нашего времени») к наблюдаемой им катастрофе 1917–1918 годов – приговор «гениальной русской бабы» (так возвеличил его Бердяев) всей этой бесконечной галерее «лишних людей», коробочек, скалозубов, обломовых… И Розанов же первым спросил прямо – понимаете ли вы, господа, сколько юных пушистых дурачков сподвиг на убийство, а потом подвел под петлю и каторгу наш певец и кумир молодежи Николай Алексеевич Некрасов? Литература была, конечно, великая – но почему же после нее народ-богоносец перешел в полный атеизм незаметно и легко – как «в баню сходили и окатились новой водой»? На этот вопрос невозможно ответить просто, тем более однозначно.
Хотя, может быть, он и есть. Вместе с давней верой в национальный бренд ВРЛ зародилось убеждение, что все причастные к ней столь же велики. Они, по сути, не писатели, а жрецы – у каждого свой культ и прихожане. (Сорокин, к примеру – какой он писатель? Он гуру, прорицатель, великий Мнганга, но никак не «труженик пера».) Попробуйте в каком-нибудь богемном замке пустить мысль, что литература – такая же отрасль народного хозяйства, как и прочие отрасли, и потому она должна приносить пользу… В лучшем случае не поймут. В обычном – обсмеют. В худшем – пошлют. Государство, может, и не пошлет, но позиция у него точно такая же. Поэтому профессии «писатель» в России официально нет, хотя писателей полно – такой вот парадокс. А периодически возникающие заклинания о гибели ВРЛ – по природе чисто жреческое занятие. Переходить из жрецов в работники – на службу Отечеству – желания нет. Так же как нет и возможности. Остается один путь – пробиваться во «властители дум»: но как только властитель поймет, кто он такой, то чаще всего начинает злоупотреблять этой властью хуже любого взяточника. Читайте Розанова. И Распутина. По крайней мере, они к этой власти не рвались, всего лишь честно работали – потому и великие.
