С начала 90-х я прочитал такое огромное количество литературы о репрессиях, коллективизации, депортациях и прочих ужасах сталинской поры, что теперь пришел к убеждению: сейчас нужно писать продолжение «Бесов», а не «Архипелага ГУЛАГ».
Появились трихины…
Говорить о том, как одни люди издевались над другими, истребляли их по тысячекратно повторяющейся схеме, конечно, нужно – хотя бы потому, что, по результатам соцопросов, около половины молодежи слабо представляет себе, что такое годы Большого террора. Но если всерьез принять цель, пафосно провозглашаемую штатными свободолюбами, – не допустить возвращения 37-го, то все-таки разумнее исследовать и показать, почему одни люди начали издеваться и истреблять других, что это все не инопланетяне натворили, а бывшие подданные одной страны – Российской империи.
Террор – следствие, и, описывая его ужасы, мы описываем лишь технологию террора, которая по большому счету всегда и везде одинакова. А причин этой беды – поле почти непаханое. «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные».
Эта мысль из «Преступления и наказания» впоследствии стала темой «Бесов». Достоевский пророчески видит беду, которая случится исторически совсем скоро после публикации его романа. Это пророчество – почти единственный широко известный опыт русской культуры, который можно отнести к сфере «почему?». А «почти» в силу одного парадокса: Максим Горький не любил Достоевского, «Бесов» называл клеветой на революционное движение, яростно выступал против инсценировки романа в России, но, как ни странно, именно он и написал его продолжение. Я имею в виду «Жизнь Клима Самгина» – монументальную сагу о том, как в мирное время «рушатся скрепы», как «вселяются трихины» и наиболее зараженными становятся те, кому, по идее, надобно быть самыми здоровыми, чтобы обеспечивать нравственное здоровье всего общества, – интеллигенция, аристократия… Впоследствии попытки разобраться – «почему?» – предпринимались только по ту сторону «железного занавеса», явились к нам с гибелью Советского Союза и по большому счету остались на периферии тогдашнего познания и осмысления нашего прошлого.
Прадед Карагодина
Магистральным направлением было и остается описание ужасов Большого террора. Сохраняется оно и сейчас. Недавно широкий резонанс вызвали два почти совпавших по времени события. «Мемориал» презентовал базу данных на почти 40 тысяч сотрудников НКВД, служивших в 1935–1939 годах.
Екатеринбуржец Денис Карагодин, проведя собственное расследование, установил имена всех, кто был причастен к расстрелу его прадеда в 37-м. Судей, исполнителей, водителя, машинистки. Машинистку Карагодин помиловал, а напротив прочих должностных лиц, включая водителя, выставил красным пометки: «Подтверждено! Палач!» Теперь Карагодин намерен привлечь всех к суду.
То и другое было воспринято передовой общественностью с восторгом, поскольку база данных была мгновенно и безоговорочно воспринята как база палачей, хотя в самом «Мемориале» пояснили, что там есть и репрессированные сотрудники, в том числе за то, что отказались выполнять приказ 447 (формальное начало Большого террора) либо выполняли его недостаточно усердно.
В отличие от Карагодина, передовые машинисток не миловали. Пара типичных цитат. «Пишут, что про машинисток – это уже перебор. А я скажу, что не перебор, что в самый раз. Машинистки же не на фабрике сливочных ирисок работали? Где они приказы-то НКВД строчили? Такие же энкавэдэшницы. Не мороженщицы» (Ю. Меламед, режиссер).
«Например, оперуполномоченной секретариата ОСО старшего лейтенанта Афанасьевой нет в списках «Мемориала». И сколько их таких, мелких сошек, имя которых неизвестно, подлости и преступления которых неисчислимы, даже если они всего лишь занимались документооборотом?» (А. Колесников, публицист).
Здесь надо пояснить линию мышления передовых: она проста и пряма, как все революционное. НКВД, как и вообще СССР, – обитель зла, абсолютной, непробиваемой тьмы. Заниматься в этой обители извозом, документооборотом и даже уборкой помещений – показатель причастности к абсолютному злу. Любые отклонения от этой линии (например, то, что НКВД – это еще и, по-нашему говоря, милиция, которая занималась обычным криминалом, так же как Смерш – контрразведка, без которой не обходится ни одно государство мира) есть оправдание преступлений, и вообще, тот, кто видит все не так, как указано, – негодяй, тупица, подонок, сталинист. А в целом, как пишет тот же Колесников, «главный водораздел между сторонниками авторитарного и демократического пути развития страны проходит именно здесь – при обсуждении сталинских репрессий».
Передовые
Изготавливать на пишущей машинке расстрельные приказы, мягко говоря, – не самое благородное занятие, во всяком случае, так это видится передовым из нашего сытого мирного сегодня. Возможно, это даже показатель причастности к террору – так же как для самих реализаторов террора бытовое знакомство со «шпионом» (который, к примеру, имел несчастье побывать в капстране по обмену опытом) являлось основанием для обвинений в причастности «к контрреволюционной террористической организации».
Как г-н Карагодин собирается судить – не морально, а буквально – людей, которых уже нет в живых, я не представляю, но это не самое главное. Куда главнее то, что он дал повод показать свою приверженность «демократическому пути развития страны» – показать прежде всего своей ненавистью к тем, кто ее не разделяет. Показать свое право быть высшим – и самозваным – судией над прошлым и настоящим. Стране, говорят они, нужна новая волна десталинизации, а уж какой она должна быть – это нам (то есть им) решать. Возможно, Карагодин добивается моральной контрибуции у потомков палачей – и один из них, внучка сотрудника томского отделения НКВД, уже покаялась перед ним, и он ее великодушно помиловал. Так же, как машинистку.
Поскольку за 20 лет стало очевидно, что заклинания «не допустить нового 37-го» по риторике и направлению ума очень похожи на сам 37-й – кто не мы, тот мерзавец и враг, – крепла понемногу другая тенденция, которая по сути ничем не лучше первой. Вот цитата, к несчастью, тоже типичная:
«В случае с Карагодиным (прадедом. – А. Г.), то опубликованная на сайте в его защиту биография дает вполне однозначный ответ, что персонаж был системным врагом советской власти, и органы правильно сделали, что его в расход пустили. Там скорее удивляет, что за ним так поздно пришли. Перед войной тогда много такого антисоветского мусора подмели».
Потомки
База данных сотрудников НКВД времен Большого террора может представлять интерес для историков, изучающих ту эпоху, – если, конечно, это будут действительно историки. Если же кто-то захочет повторить расследование Дениса Карагодина, база облегчит дело. Наверняка даже поможет установить личности потомков тех, кто проводил репрессии. Даже в должности машинистки. Передовая общественность уже давно утверждает, что живем мы плохо (а «в этой стране» жизнь по определению никакой другой быть не может), потому что не преодолена давняя травма – «потомки жертв живут рядом с потомками палачей». Вот пусть теперь знакомятся и выясняют отношения: чей дедушка палач, чей стукач, кто просто рядышком стоял… Конечно, я не думаю, что эти знакомства примут массовый характер, но мира они не принесут, а травму, если она на самом деле есть, только усугубят. Постоянно упоминаемые Венгрия и бывшая ГДР, где открыли архивы разведок и партийных органов, для примера не подходят: там «общенациональное саморазоблачение» было необходимо для репрессий – конечно, не таких жестоких, как при Сталине – в связи с переменой советского сюзерена на американского. Попросту понадобилось массовое ограничение в правах определенного слоя людей – вполне реальных и дееспособных. В нашем случае это может быть даже не судилище над мертвецами, а возможность перенести беду 70-летней давности в современность. Кстати, Ирина Прохорова, один из светочей передовой общественности, сказала в недавнем интервью, что архивов «открыто уже достаточно для того, чтобы понимать масштаб злодеяний и трагедий сталинской эпохи».
Повторю: не думаю, что встречи потомков жертв и палачей приобретут массовый характер, но поводов для выбросов злобы прибавится. Потому что «трихина» – не в базе данных на 40 тысяч энкавэдэшников, а в зараженных душах, считающих себя «умными и непоколебимыми в истине». В устройстве этих душ, в происхождении «трихины» у нас, после Достоевского с Горьким, пока не хотят разбираться.
