Имя Андрея Вознесенского ассоциируется главным образом с Москвой, где он появился на свет 12 мая 1933 года и навсегда покинул этот мир 1 июня сего года.
Имя Вознесенского ассоциируется с подмосковным писательским Переделкиным, где он провел долгое время и где жил его литературный «крестный отец» Борис Пастернак.
С ним ассоциируется даже Америка, «пропахшая мраком, камелией и аммиаком».
В значительно меньшей степени с именем Вознесенского ассоциируется Санкт-Петербург.
Как бы то ни было, но цикл круглых столов и конференций «Петербургские вечера на берегах Енисея», который проводится на базе красноярского филиала Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, открылся собранием, посвященным не памяти Анны Ахматовой, Александра Блока, Даниила Хармса или Иосифа Бродского, но Андрея Вознесенского. Причины такого выбора лежат не столько в области топографии, сколько в культурном контексте. С 90-х годов Вознесенский был неразрывно связан с Санкт-Петербургским гуманитарным университетом профсоюзов. Он принимал активное участие во всех мероприятиях вуза, был удостоен звания почетного доктора университета, на почетной аллее университета еще при жизни ему был установлен бронзовый бюст.
Круглым столом было положено начало новому направлению в деятельности филиала. С нового учебного года там открылась кафедра филологических и гуманитарных дисциплин, которую возглавила Наталья Редько – кандидат филологических наук, доцент, долгое время руководившая кафедрой истории литературы и поэтики Красноярского государственного университета. Сегодня на кафедре преподает и другой известный в России красноярский литературовед – профессор Галина Шленская. Ее докладом и открылся круглый стол.
– Поэзия Вознесенского по своему эмоциональному тонусу – это поэзия мира, пробуждающегося после спячки, – сказала Галина Максимовна. – Не зря его приход в литературу совпал со временем хрущевской оттепели. Он явился как поэт необыкновенно яркой индивидуальности.
То было время аспирантской юности профессора Галины Шленской, и она хорошо помнит реакцию на первые поэтические опыты молодого, нового (во всех отношениях) поэта.
– Уже в заголовках рецензий на первые сборники Вознесенского читалось некоторое недоумение: «Куда-то не туда», «Против часовой стрелки» и, наконец, совсем откровенное – «Как быть с Вознесенским?». Его определили как «поэта атомного века». И действительно, он воспевал гигантские стройки, новые города, светящиеся неоном, стремление вперед. Но уже тогда он недвусмысленно обозначил свое отношение к этому движению: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». И вот это опасение было очень близко людям моего поколения – чтобы в век, когда мы научились расщеплять атом, не оказалась расщепленной человеческая душа. Он говорил о любви в атомный век, когда тот, кого ты любишь, волею злого рока может в любую секунду погибнуть.
Однако основная заслуга Андрея Вознесенского перед читателями и самой поэзией лежит в области возвращения забытых слов.
– Он был одним из тех, кто вернул в русскую поэзию слово «душа», которое в те годы было практически изъято из обихода как слово из церковного лексикона. Тогда казалось – еще недавно «разбирали» супругу Александра Фадеева на комсомольском собрании за то, что она употребила в своей книге это слово. Сейчас об этом как-то странно вспоминать, но в те времена это было серьезно, – рассказывает Шленская. – Вознесенский уже тогда поднимал проблему, которая сегодня встала особенно страшно: проблему человеческого цинизма. Этим он, несомненно, намного опередил время. Почувствовав и предвосхитив то, что сегодня является нормой. Уже тогда он заговорил о ностальгии по настоящему. Причем настоящее у него – не категория времени, а категория качества, натуральности, подлинности. Именно по этому сегодня, в пластмассовый век, стоит тосковать.
