Вчерашний манифест Свежие последствия крепостного права

Среди привычно отмечаемых годовщин начала марта – вроде смерти Сталина – обозначился полукруглый юбилей: 155 лет со дня отмены крепостного права в России.

Событие это, казалось бы, насколько давнее, настолько и изжеванное, тем не менее стоит периодически освежать в памяти – и тогда оно не кажется таким уж давним…

Крепостное право на протяжении более двух сотен лет выставлялось в европейских, а затем и в наших либеральных штудиях как исключительная, знаковая особенность России, которая, даже несмотря на отмену оного в 1861 году, «так и не изжила столетий рабства». Этими «столетиями» заграничные и отечественного производства свободолюбы тычут нам от седой старины до нынешних пор (как, например, один из ельцинских мальчиков – Альберт Кох, писавший, что только по природному своему рабству русские крестьяне подняли дубину народной войны на Наполеона, который на самом деле шел их освобождать, и тем самым страна упустила исторический шанс) и, надо полагать, будут тыкать в будущем.

Между тем достаточно открыть учебник по европейской истории и прочесть там несколько общих мест – о том, например, что крепостное право как превращение крестьянина из арендатора или мелкого хозяина в движимое имущество землевладельца встречалось практически во всех странах Старого Света, за исключением Швеции и Норвегии. В Англии – Мекке и Медине всех мыслимых и немыслимых свобод – оно продолжалось почти пять веков, в Польше и многих германских государствах – четыре столетия. В России – два. В этом смысле у нас есть только один европейский «ровесник» – Дания. Таковым же можно считать и США, где частная собственность на людей просуществовала более 200 лет, с 1619 по 1865 г.

Тяготы российского рабства были ужасны, но не представляли из себя что-то из ряда вон – об этом также писали в учебниках и в других интересных книжках. («Ничто не принадлежит вам (крестьянам), душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все, что вы имеете, является моим», – говорилось в помещичьем уставе 1740 года немецкого государства Шлезвиг-Гольштейн.) И, казалось бы, кто кого должен попрекать «веками рабства»…

Но по роковому стечению обстоятельств у нашего крепостного права была особенность, последствия которой мы ощущаем до сих пор. В Англии рабство хоть и продолжалось полтысячелетия, но сошло на нет в XV веке, в большинстве других западных стран крестьян освобождают в конце XVIII – начале XIX века – в то самое время, когда запоздавшее российское крепостничество только вошло в пору своего расцвета – после Екатерины Великой, окончательно лишившей почти половину населения страны каких бы то ни было прав. Значительная часть этой половины не имела возможности ни открыть свое дело, ни получить образование – как это происходило в то самое время с бывшими европейскими крепостными – и была целиком поглощена обслуживанием класса тунеядцев, в каковых превращалась основная масса дворян после отмены обязательной службы Петром Третьим – уроженцем упомянутого германского государства. Из этого «опоздания» появилось два наших давних несчастья – необходимость постоянно «догонять и перегонять» Запад и пропасть между аристократией и народом. Народ элиту ненавидел как существо чуждое, кровососущее и бесполезное, элита народ не только презирала, но и боялась – отчего постоянно стремилась к абсолютной монополии на власть и к твердой руке. Инерция этого страха перед народом была настолько велика, что высшего своего воплощения он достиг – вот парадокс – при «народной» советской власти.

Но была еще третья беда: расцвет крепостного права совпал с началом формирования российского интеллектуального класса. При рабстве вырастала русская литература, в том числе и великая: помимо художественных образцов, она создала целую галерею «типических» ничтожеств – из рабов и господ. Когда благодаря манифесту царя-освободителя вчерашние крепостные понемногу потянулись в университеты, образ страны был уже задан – как оказалось, на много десятилетий вперед, отчего даже школьник последних времен СССР начинал знакомство с прошлым своей Родины со стихов «Прощай, немытая Россия…».

Кроме того, в интеллектуалы подалось незадачливое барство, а позже – те, кто изо всех сил хотел походить на бар, – от них происходит это возведенное в ранг культуры презрение к стране и к народу, лакейство (по Достоевскому) перед просвещенной Европой, обычай радоваться нашим бедам и проклинать победы. Российский либерал – персонаж довольно старый, это ему еще в 1831 году Пушкин адресовал строки недописанного стихотворения: «Ты чуждые народы пылко возлюбил и мудро свой возненавидел». Как уже не раз говорилось, перещеголять его в этом не способен никакой «вражий голос» – один Герцен стоил целого взвода «де Кюстинов». В общем-то, тем же персонаж занимается и сейчас.

Нельзя сказать, что живем мы только несчастьями, которые принесло России запоздавшее крепостное право и не сгладила его отмена, – если бы так, то давно бы сдохли, к чему, в общем-то, и шли в 90-е годы. Скорее это что-то вроде наследственной болезни, которая умереть не дает, но и жить с ней спокойно не получается. Да мы и не умеем спокойно…