В последнее время все чаще говорят о новой волне индустриального освоения Севера, что Ванкор – только первая ласточка, предвещающая более масштабные перемены.
Пустого прожектерства в таких рассуждениях становится все меньше уже потому, что уменьшаются мировые запасы углеводородов и растет внимание к северным месторождениям – хоть и находящимся в экстремальном климате, но весьма перспективным.
Естественно, возникает вопрос, как «волна» отразится на жизни аборигенов Севера. Как избежать губительного столкновения двух очень непохожих цивилизаций? Об этом рассказывает уполномоченный по правам коренных малочисленных народов в Красноярском крае Семен ПАЛЬЧИН.
– Семен Яковлевич, если взглянуть на ситуацию предельно общо, промышленность несет Северу благо или зло?
– Тут ситуация двоякая. С одной стороны, это приход цивилизации, пополнение местных бюджетов и, соответственно, решение многих социальных проблем. С другой стороны, необдуманная индустриализация без соответствующих щадящих технологий неизбежно и пагубно отразится на оленьих пастбищах, реках, озерах. Но положительный опыт развития, когда соблюдается баланс интересов между коренными малочисленными народами и промышленными компаниями, есть, например, в Канаде, на Аляске, в Скандинавских странах и у нас, на Ямале. Другое дело, что подчас возникает ситуация «мутной воды»: некоторые пытаются реализовать свои меркантильные интересы, – это касается и промышленников, и власти, да и самих коренных жителей.
Это и есть основная причина, мешающая нормальному промышленному освоению северных территорий.
– Что именно, на ваш взгляд, следует заимствовать из зарубежного опыта?
– Компании приходят не в пустоту, а на чьи-то земли, где люди пасут оленей, рыбачат, охотятся. В первую очередь они должны посчитать, каков будет ущерб от ее деятельности. Скажем, снизилась продуктивность озера. Но кто мешает сделать там небольшой рыборазводный цех? Кто мешает провести зимник, не наносящий вреда ягельникам, сделать так, что после завершения работы нефтяной скважины вся растительность восстановится? Подобные технологии существуют, причем не только за рубежом, но и у нас.
– Возьмем конкретную ситуацию. Что изменит в жизни оленеводов, к примеру, нефтепровод, который проложили по их пастбищам? Условимся, что компания все свои социальные обязательства выполнила.
– Конечно, труба создаст определенные неудобства – возможно, пострадают ягельники. Но есть и другая сторона. Трубопровод принесет деньги в казну, а это – возможность улучшить жилищные условия оленеводов, построить школу, детский сад. Может быть, труба поможет местным жителям пересесть на снегоходы и научиться пасти оленей не дедовскими способами, а так, как это делают в XXI веке, когда на животных надевают специальные ошейники и следят за стадом через спутник. Многие наши «кабинетные» чиновники говорят: живите, как жили ваши предки, ведите традиционное хозяйство, и все у вас будет хорошо. Но ведь прогресс – это для всех. Мы же не говорим, что русские должны переобуться в лапти, потому что это их традиционная национальная обувь. Почему же аборигенов Севера нужно «замораживать» в далеком прошлом?
– Сейчас вновь обсуждается идея платить компенсацию, своего рода ренту, коренным северянам, на землях которых ведутся промышленные разработки…
– Это не новая идея, есть даже соответствующий приказ и методика Минрегионразвития РФ по определению ущерба, но, к сожалению, они лежат мертвым грузом. Я предлагал представителям нефтяных компаний, органам местного самоуправления – давайте апробируем методику, хотя бы определим, пригодна они или нет. Но встречного движения пока нет. Нельзя противопоставлять промышленное развитие и коренные народы, в любом случае придется искать золотую середину. И, я думаю, найти ее можно. По своему опыту знаю: в прежние времена руководители промышленных компаний были образованные люди и к коренным народам относились с должным вниманием и чуткостью. А сейчас пугают, что, дескать, аборигены не хотят промышленного развития на своих территориях. Как же не хотят, если сами оленеводы, охотники говорят, что это необходимо? Я всегда подчеркивал, что в этом смысле они большие государственники, чем кто-либо. Главное – сделать весь процесс открытым, понятным и для промышленников, и для коренных жителей, а это задача власти.
– Под освоение нужно подвести соответствующий научный фундамент. Как вообще вы оцениваете интерес ученых к проблемам Севера?
– Интерес большой, но когда научная работа упирается в нехватку финансирования, мы получаем половинчатый результат, своего рода «кабинетные» исследования. Чтобы что-то понять и дать реальные рекомендации, надо самому прочувствовать, чем живут коренные народы, видеть и знать Север. А сейчас, к сожалению, не то что ученые, но даже чиновники, от которых зависит принятие решений, не ездят на Север, понятия не имеют, чем живет тот или иной поселок. Раньше такого не было. Я понимаю, что первым лицам муниципалитетов, может быть, некогда ездить, но чиновники поменьше должны по большому счету жить там. Кроме того, есть опасная тенденция, когда вся национальная политика сводится к этнографическим фольклорным фестивалям. А экономикой Севера – оленеводством, охотой, рыбным промыслом – интересуются очень мало. Кто скажет, каково будущее Эвенкии, Таймыра, того или иного хозяйства, как они будут жить через 5–10 лет? Ответа нет. Но в любом случае помогать коренным народам надо через развитие производства. Старикам, детям, инвалидам давать защиту, а тем, кто работает, – поддержку, компенсировать, дотировать из бюджета. Главное, чтобы человек работал.
Нам говорят: вы дотационная территория, постоянно просите денег. Но ведь почти 15 процентов российского ВВП дает Крайний Север и приравненные к нему местности. Та же ситуация и в Красноярском крае.
– А земли, на которых сейчас добывают нефть, – кому они принадлежат?
– На Севере нет абсолютно пустых территорий – все равно кто-нибудь на них рыбачит, охотится, пасет оленей. Другое дело, что в свое время по вине некоторых чиновников после исчезновения совхозов эти земли не были оформлены в пользование надлежащим образом. Скажем, земля, на которой сейчас работает «Ванкорнефть», юридически не имеет владельца. Другое дело, что оленеводу эти тонкости не важны: он как пас оленей, так и пасет. Но коль уж мы идем к правовому государству, надо поворачивать дела в соответствующее русло.
– Вы не раз говорили о том, что законы не отражают многообразия жизни, специфику регионов, они одинаковы и для Садового кольца, и для таймырской тундры, из-за чего возникают нелепые ситуации, когда, например, право ловить рыбу в заполярном озере получает офисный работник, а не рыбак из коренных. Эта проблема вообще разрешима?
– Россия-матушка велика, разнообразна и поэтому у разных народов разные традиции природопользования. Скажем, нормативы, применимые к лососевой путине на Амуре, непригодны для эвенкийского озера Ессей или Енисейского залива и прилегающих рек. Думаю, в таких вопросах федеральный законодатель должен дать больше свободы региональным парламентам, органам местного самоуправления. Ведь наши депутаты, губернатор – это же не безответственные люди. Хотите их контролировать – пожалуйста. Но, повторяю, нельзя подгонять под один закон территории, которые исторически, географически, климатически абсолютно не похожи друг на друга. На Севере эта проблема, когда приходится соединять несоединимое, проявляется особенно явственно. Так мы отучаем нашего человека уважать закон, потому что закон его не уважает.
– Как простые северяне воспринимают приход промышленных компаний?
– По-разному, но позитива все-таки больше. Может, губит их наивность: они надеются, что в конце концов им достанется кусок от общего пирога, хотя в действительности так бывает далеко не всегда. Скажем, рядом с моим родным поселком Тухард больше 40 лет работают газовики и даже школы у нас не построили. Ребятишки ездят учиться в Дудинку. А если оленевод учится в городе, мы его теряем. Он и там не приживется, и свою культуру потеряет. Я, взрослый человек, работаю в Красноярске и все равно по родине скучаю. А что говорить о ребенке, которого вырвали из родной ему среды? Сегодня, я думаю, есть насущная необходимость наглядно показать, убедить коренные народы, что промышленное освоение – это благо. Пока такого доказательства я, к сожалению, привести не могу. Пример рядом – это Ямал, где за последние 10 лет появились новые поселки с современными домами, клубами, школами.
– Проблемами коренных северян занимается множество общественных организаций, а государственных практически нет. Такая структура необходима?
– Да. В правительстве Канады есть целое министерство по делам индейцев северных территорий, а в нашей многонациональной стране ничего подобного нет. У нас есть много опытнейших североведов, но они не востребованы. Мы говорим о том, чтобы поднять статус агентства по делам Севера, организовать некую хозяйствующую компанию – по аналогии с Корпорацией развития северо-западных территорий Канады. Почему бы, например, не создать корпорацию по развитию традиционной экономики или структуру в системе исполнительной власти края, через которую шла бы вся государственная поддержка? Перед ней должна стоять одна задача – поддержка традиционной экономики, но никак не извлечение прибыли. Наверное, с позиций «чистой экономики» промышленникам было бы выгодно, если бы Север был безлюдной территорией. Но, к счастью, среди них есть люди, которые считают, что это не так. В любом случае государство должно быть посредником между бизнесом и коренными народами и защищать интересы своего гражданина, а не бизнес: вся мощь государства и так на его стороне.
