Когда тридцать лет назад началось поточное низвержение советских героев, Зое Космодемьянской досталось, пожалуй, больше всех.
Первое объяснение этому до безобразия простое – сам сюжет ее подвига легко перелицовывается в бессмыслицу, безумие и даже злодеяние.
Чтобы низвергнуть, скажем, Гастелло, нужно напрягать фантазию и изображать знание военной истории – например, летчик пошел на таран, поскольку по части профессионализма серьезно отставал от противника, который, в свою очередь, обходился без подобных жертв с порчей имущества, и сбивал, кстати, в десятки (да что там – в сотни!) раз больше, чем ваши хваленые Покрышкин и Кожедуб.
В таких публикациях желательно побольше всяких цифр, военных терминов, как в книжках Резуна-Суворова про подготовку СССР нападения на Германию, дабы создать у читателей, в массе своей несведущих, впечатление глубокого пребывания в теме.
С Зоей намного проще. Каждому известно, что ее схватили, когда она поджигала дома в селе Петрищево. А в домах жили не только враги, но и наши мирные люди. Зоя обрекала их на смерть от холода, но об этом не думала, поскольку режим в СССР был античеловеческий. Режим хотел, чтобы все они погибли, а они – не хотели, вот и сдали Зою.
Какой она герой? – один из не рассуждающих винтиков режима. Пытки выдержала? – так ведь фанатичка. Даже более того – сумасшедшая, о чем знающие люди говорили, документ есть. И вообще – чего она добилась? Какое поражение нанесла врагу? Ничего и никакого. Только простых мирных людей заставила страдать.
К радости иконоборцев, в их конструкциях есть определенная фактическая основа. Поймал и сдал Зою немцам местный староста – его и еще двух баб, которые жили в сожженных домах и били Зою по пути на виселицу, расстреляют спустя два с небольшим месяца, когда Красная армия отвоюет Петрищево.
Это, что называется, из открытых источников. Как и то, что в девятом классе у Зои случился нервный срыв из-за конфликта с одноклассниками, а через год она перенесла острый менингит, от которого лечилась в Боткинской больнице. Это также из источников, никогда и никем не закрываемых.
Но кардинальная перемена образа использует факт лишь как зацепку, и вот староста с двумя бабами превращаются в тотальную народную ненависть к сталинской диверсантке, нервный срыв и менингит – в тяжелую стадию шизофрении.
О ней в 2016 году «квалифицированно» заявлял бывший психиатр и свободолюбивый карикатурист Бильжо – будто бы лично видел в клинике Кащенко ее историю болезни, – за что потом извинялся, ибо никакой истории в реальности не существовало и появился риск получить за клевету.
Однако по данной части он был не первым и не последним: о «душевной болезни» еще в 90-х – пока еще осторожно, под видом «версий» — шептали главные газеты страны, а после Бильжо начинание смело поддержал демонизатор А. Невзоров, изобразивший Зою слабоумной (менингит!) и практически маньячкой. И вот еще на днях сказал о Зое в прямом эфире, что «заслуги-то никакой не было… фанатик, исполняющий преступный приказ», за что РВИО собирается заявить на него в прокуратуру.
А третий гигант из той же компании, Н. Сванидзе (видимо, понимая, куда нынче ветры дуют), возразил – нет, Зоя, безусловно, героическая девушка, но (так, чтоб и перед своими не осрамиться) приказ выполняла, безусловно, преступный, и помещать подвиг с приказом «в один флакон ни в коем случае нельзя».
То, что касается вариаций вокруг «преступного приказа», стало второй – более серьезной, веской причиной низвержения светлого образа Зои.
Дело в том, что Зоя совершила подвиг абсолютный, подвиг в чистом виде, не сопряженный даже с малым воинским успехом, но обладавший невероятной поражающей силой.
То, что делала она и ее товарищи в селе Петрищево, формально называется «тактикой выжженной земли», применявшейся в бесчисленном множестве войн, начиная с древнего мира, и запрещенной Женевской конвенцией 1977 года. Однако сама по себе тактика – не оставлять врагу ни крова, ни еды – в данном случае ничего не объясняет без еще одного обстоятельства, которому трудно подобрать точное определение.
Обстоятельство это возникает, когда люди, вооруженные палками, выходят против танков, при этом выходят с полной, безоговорочной верой, что танки не пройдут – вопреки любой логике, физике и всему «естества чину».
Возможно, это некая светлейшая форма отчаяния. При всей условности формулировки, это состояние возникало не раз и останавливало лучшие армии мира.
Таковой, например, в начале позапрошлого века была армия Наполеона. Тем не менее она увязла в трех далеко не самых передовых странах – в Испании, Португалии и России. Именно там французы столкнулись с тем, что не укладывалось ни в какие стратегии, и потому терялись, не зная, как с таким врагом воевать…
Французский отряд входит в испанскую деревню. Из жителей остались только женщина и ее ребенок. Офицер приказывает приготовить еду, затем, наученный опытом погибших товарищей, заставляет попробовать еду женщину и ребенка. Они пробуют. Французы едят. Сначала умирает женщина и ребенок. Потом умирают французы.
Когда императорские корпуса продвигались к Лиссабону, нередко они вступали в опустошенные, разрушенные самими жителями города. Маршал Массена вошел в местечко Визеу с намерением накормить оголодавшее войско, но из продовольствия были только лимоны, а все прочее уничтожено, вывезено, спрятано.
Через год Массена оставил этот городок и вообще Португалию. Его солдаты мерли, пухли, мучились кровавым поносом, но в куда большей мере это происходило с мирными жителями, утянувшими врага в самосозданный голодный ад.
Массена был одним из лучших полководцев лучшей армии мира, без особого труда разбившей регулярные войска пиренейских государств, но остановленной отчаянием «людей с палками», которым было все равно, с каким оружием и против какого числа врагов они идут и чего это будет им стоить.
И это не триста спартанцев, каждый из которых ловил стрелы на лету; воинские успехи каждого из тех людей – и той женщины, и жителей Визеу, – возможно, минимальны, но вера их и стремление поступать только по вере были настолько невероятны, что враг начинал ощущать, будто воюет с самой смертью, а это безнадежная война.
Ужасно, когда «люди с палками» выполняют работу обученной армии. Но война – не спорт с изначально заложенными правилами; в войнах неизменно возникают критические ситуации, когда у одной из сторон главным оружием остается, по сути, только воля к победе.
Тотально критической ситуацией стала осень 41-го под Москвой.
Можно до бесконечности проклинать тех, кто до такой ситуации довел, но тогда это не отменяло чудовищную данность: противник превосходит нас в личном составе более чем в вчетверо, в артиллерии – в шесть раз, на каждый наш танк – почти 32 их танка.
Враг видит в бинокль кремлевские звезды, враг пробил бреши в линиях обороны Западного и Резервного фронтов, и надо эти бреши чем-то – точнее, кем-то – закрывать до прибытия подкрепления с востока страны. Если бреши не закрыть буквально сейчас, враг неминуемо будет рассматривать те же звезды без биноклей.
Закрывали провалы фронта московским народным ополчением. Формировать его начали в июле, первоначально планировалось набрать не более 120 тысяч, в основном для вспомогательных прифронтовых работ, из лиц 17–55 лет, не подлежавших в силу разных причин призыву в армию. Число заявлений превысило заданную норму почти в пять раз. Поначалу многим отказывали, осенью отказывать, считай, перестали…
Но яснее всяких цифр об этом явлении говорят фотографии идущих по московским улицам колонн – неровных, для военного глаза аляповатых. Потому что это колонны глубоко штатских людей, колонны, в которых множество лиц совсем юных либо совсем немолодых, располневших от сидячей работы; лиц в «интеллигентском обмундировании» — шляпа, круглые очки, плащ, на котором эстетически нелепым дополнением смотрятся вещь-мешок и винтовка.
Это шли школьники, работники заводов, жилконтор, магазинов, а также научных организаций, вузов, театров, издательств (т.е. социальные пращуры нынешнего креативного класса), чиновники (в том числе, кстати, 146 сотрудников наркомата иностранных дел), мелкие парт- и совработники, массовики-затейники, учителя…
Все они были брошены против идеальной военной машины, под которую Европа легла, не мяукнув, против армии, за полтора месяца прошедшей от Бреста до ближнего Подмосковья, несмотря на бешеное сопротивление, начиная с самой границы.
Командование не имело иллюзий относительно боеспособности бухгалтеров и доцентов, не державших ничего тяжелее карандаша и указки. Но важнее, что сами бухгалтера с доцентами таких иллюзий не имели – и, тем не менее, поступили так, как считали нужным, единственно правильным. И погибли почти все.
Дивизия народного ополчения, а это более 14 тысяч человек по штатам военного времени, сформированная из жителей столичного района Красная Пресня, вступила в бой 4 октября, и к 16 часам 5 октября перестала существовать. Физически, а не в силу утраты боеспособности. По большому счету, то же и в те же сроки произошло со всеми народными дивизиями, мизерные остатки которых потом вольются в кадровые части.
И когда в конце ноября юной диверсантке Зое и ее товарищам начальство заявило, что они на 95 процентов смертники, они знали, что это констатация факта, подтвержденного ополчением. А «диверсант» с пятидневным сроком подготовки, в принципе, – тот же штатский ополченец.
Выданные перед заданием старые пистолеты – отбросы военных складов, бутылки с зажигательной смесью и по бутылке водки на человека, которая должна заменить костер и ночлег в зимнем лесу, – факт этот подтверждали. Была возможность покинуть отряд – никто не покинул.
И потом, стоя на ящике из-под немецких галет с петлей на шее, Зоя скажет: «Эта моя смерть – мое достижение». Но подлинным достижением была не смерть сама по себе, как у живых бомб и торпед.
Обошедший всю мировую прессу снимок мертвой девушки с петлей на шее был сделан фотокором «Правды» Сергеем Струнниковым через два месяца после ее казни. Немцы запретили снимать Зою с виселицы, и явственно видные на снимке вырванные куски плоти появились после прижизненных пыток, уже на мертвом теле — проходившие через Петрищево германские воины мстили мертвой.
Мстили, потому что их сердцами уже овладевал тот мистический страх, что война ведется с чем-то большим, чем собственно люди, сделанные, как и все, из мяса, костей, надежд, страхов, храбростей, хитростей и прочего бытийного стройматериала. Они до самого конца запрещали себе признаваться в этом страхе, но страх был, делал свою работу и привел к известному итогу.
И когда в апреле 45-го они сами попали в тотально критическую ситуацию и пробовали повторить московское ополчение, вооружая и отправляя затыкать бреши своих школьников, бухгалтеров и доцентов, ничего у них не вышло.
Причем не только в силу причин чисто военного свойства – ведь теперь Красная армия, а не они, была лучшей военной машиной в мире. Конечно, имелись у них свои летчики-асы и бойцы, которые «до последней капли крови», но таких, как Зоя, – не было.
Не зафиксировано. А у нас – была. И не одна.
В деревне Головково, в десяти километрах от Петрищево, немцы повесили Веру Волошину. Произошло это в тот же день, что и казнь Зои, 29 ноября, и в целом история Веры повторяет историю Зои вплоть до деталей, с той лишь разницей, что в посмертной судьбе Веры не было репортера Лидова, фотокора Струнникова, и высшей награды страны она была удостоена только в 1994 году.
А сколько было таких же отражений, о которых мы не знаем?
Зоя – народная икона тысячекратно совершенного абсолютного подвига, когда человек, не знающий воинского мастерства, в момент крайнего общего отчаяния ломает дух неизмеримо более сильного врага.
Абсолютного подвига нам никогда не простят, так же как и того, что Зоя – именно наше порождение. Поэтому наверняка продолжатся вбросы про «сумасшедшую», «фанатичку», про «завалили трупами» и «преступный приказ» — в этом слышится отголосок все того же мистического страха, который вызвала Зоя, и неутихающая свербящая обида: зачем же вы, мерзавцы, нам помешали… В доморощенном исполнении — «им помешали».
Кстати, если переводить идеологические клише в рациональную плоскость, то, завалив трупами, можно остановить врага, но не выиграть войну. Более того, в критический момент жизнь народа может зависеть именно от его готовности «завалить трупами», что, к несчастью, история войн подтверждает.
Что касается «преступного приказа» жечь дома мирных жителей, то следует помнить, что Германия вела против нас тотальную войну, которая по определению не подразумевает самого понятия «мирного населения», поскольку ее цель – уничтожение не только войска, но и самих «этнических единиц», целиком или частично.
В том числе поэтому наши гражданские потери в полтора раза превышают военные. Приказ отвечать на тотальную войну войной «по конвенциям», отрицая необходимость всеобщей жертвы, как раз и будет преступным, поскольку ведет к всеобщему самоубийству. И по большому счету, приказ, который внутренние враги называют «преступным», Зоя отдала сама себе.
