Сегодня, 13 января, День российской печати. Новый. Ельцинский, как я его называю. Но поскольку сам-то я журналист далеко не новый, то предпочитаю всё же старый День печати, советский, который мы праздновали 5 мая. Трудно расставаться с традициями.
Впрочем, и этот, сегодняшний, тоже не отрицаю.
Отмечу и его как-нибудь, я еще не придумал, как. Убудет с меня, что ли? Отмечать – не работать.
В этот день многие мои коллеги пишут о скорой смерти печатных СМИ. Об этом наш брат-газетчик плачется уже не первый год. И не напрасно плачется – они действительно умирают. Постепенно, но неотвратимо.
Правда, я не разделяю этой печали. Прогресс не остановить. Были глиняные таблички и береста, сейчас планшеты и букридеры. Раньше стирали вручную на речке – сегодня пару кнопок на машинке нажать. Уйдет бумага, появятся другие носители текста.
Был бы текст. Основа журналистики. Его Величество Текст. А он никуда не денется. Я не верю, что наши потомки будут общаться исключительно с помощью пиктограмм и мычания. Все равно останутся те, кто знает буквы. А значит, всегда нужны будут люди, которые умеют складывать их в текст профессионально, а не как попало.
Поэтому мне также смешны причитания некоторых коллег, что профессия наша умирает, теперь, мол, каждый, у кого в кармане телефон, сам себе журналист.
Черта с два! Транслятор движущихся картинок он, сочинитель случайных фраз. Но не журналист. Структурированный, логически связный текст, пусть не гениальный, но написанный внятно, грамотно и доходчиво, и сегодня написать может не каждый. А уж когда «останется одно только телевиденье», такие люди будут на вес золота. Я надеюсь.
И с какого носителя вы будете читать их тексты, дело десятое. Может, лет через 20 их вам сразу из сети будут в мозг передавать. Было бы что передавать. Но об этом наш брат позаботится.
Ладно, бог с ним, с будущим, нам бы с настоящим разобраться.
В этот день я хочу сказать спасибо людям, которые научили меня составлять из букв более-менее связные предложения – некоторые из них даже мне самому не всегда противно читать.
Как-то забывал я вспомнить в День печати своих первых учителей. Исправляю ошибку.
По гроб жизни буду благодарен моим педагогам в Иркутском университете, которые открыли мне глаза на то, что в газетах не всегда пишут правду.
Леонид Степанович Любимов, Леонид Леонтьевич Ермолинский, Анатолий Кириллович Бобков…
И, конечно, моя икона – великая и ужасная Идея Михайловна Боброва, которая читала нам литературное редактирование и введение в публицистику. Их я сдавал ей автоматом, мы как-то быстро нашли общий язык, хотя старая фронтовичка славилась крутым нравом, студенты ее боялись.
Она ушла на фронт в 17 лет. Кажется, была радисткой. Строгая – жуть. Гоняла нас по своим предметам, требовала знаний, а не тупой зубрежки, учила применять их на практике. Царствие ей небесное, замечательный была человек. Помяну ее сегодня.
Никогда не забуду первых учителей моих в шарыповской районной газете «Серп и молот» — репортера Юрия Ивановича Никоненко, бывшего радийщика, которого судьба занесла в Шарыпово из столицы края, и редактора Людмилу Петровну Крамаренко – она быстро научила меня рисовать макеты полос и считать строчки, верстая газету. Чтоб не было в полосе ни «дырок», ни «хвостов».
Через полгода я стал уже ответсеком – это в газете как начальник штаба. Пункт, цицеро, боргес, корпус, петит, нонпарель. 14 квадратов, 12 пунктов. Кегли, реглеты, бабашки, марзаны. Кто знает, тот поймет. Строчки отливались на линотипе из металла и звенели. Не то что на этих ваших компьютерах.
Юрий Иванович приезжал из полей, брал ручку, стопку бумаги и сразу набело, четким почерком, писал заметку в номер и сдавал ее машинистке.
Делать это он мог в любом состоянии. Разве что в некоторых состояниях почерк был уже не такой ровный. Помню, он говорил:
— Серёга, ты пиши, как я, и всё будет нормально.
— А как вы пишете?
— Ну-у… Как бы тебе объяснить? Ты Хэмингуэя читал?
— Ага.
— Вот я примерно так же пишу.
Кирзовые сапоги круглый год стояли у меня в шкафу. Надевал их, когда дороги раскисали. Садился на мотоцикл «Минск» и ехал по грязюке на вечернюю дойку в совхоз «Алтатский». За репортажем. Или за критическим материалом.
Помню, раз одного кузнеца защищал, которого хотели несправедливо уволить. Защитил. Начальников после статьи песочили на бюро райкома.
В районке нас учили, что пусть солнце не взойдет, но газета должна выйти. Даже если все умерли или заболели, и на работу пришел всего один журналист. С тех пор я много газет сделал на коленке – на выборах или корпоративных, по заказу. Школа.
Сейчас листаю старые подшивки «Серпа и молота», читаю свои заметки 35-летней давности, и мне за них не стыдно. Острые были материалы, смелые, без оглядки на личности. Не то что сегодня. В стране тогда бушевали перестройка и гласность, и мы отрывались по полной, называя вещи своими именами.
Сын меня иногда спрашивает в четверг, когда мы сдаем газету в типографию, и я в силу своей неорганизованности отправляю материалы в номер последним:
— Папа, а ты уже отписался?
— Запомни, — говорю ему. – Когда увидишь, что папа твой молча лежит в продолговатом ящике и какие-то люди его несут в сторону микрорайона Солнечный, тогда можешь быть точно уверен: теперь отписался.
А пока – нет. Еще немного поскладываю буквы в слова. Хоть уже и насточертело. Но эта профессия – такой наркотик. Или чемодан без ручки. И нести тяжело, и бросить жалко.
Короче, с праздником всех, кто резал колбасу строкомером!
