99 лет назад в России закончилась Гражданская война. Итоговой датой принято считать 25 октября 1922 года, когда части Народно-революционной армии Дальневосточной республики под командованием Иеронима Уборевича вошли во Владивосток, а остатки белогвардейцев с поддерживавшими их японцами погрузились на суда и отбыли.
В предпоследний день того же года на политической карте мира появится новое государство – Советский Союз, которому предстоит решать задачи, еще толком не опробованные в истории. Гражданская война станет одним из столпов советского мифа и просуществует почти до самой кончины СССР.
Вообще войны между гражданами и гражданами порождают не только разруху и гибель множества людей, но и особую мифологию – новое представление о правильном порядке вещей. Само собой, это привилегия стороны, одержавшей верх.
Победа промышленного Севера над рабовладельческим Югом положила начало мифу об Америке как «стране равных возможностей».
Победа красных над белыми породила миф о том, что будущее только за человеком труда. Миф предназначен прежде всего для веры, которая определяет действия.
Но, не касаясь подробностей, стоит отметить, что множество историков, причем разных стран и направлений, сходятся на том, что социальная база у большевиков была несравнимо шире, чем у их противников. Красные имели четкую политическую программу (и такую же систему управления), которая соответствовала чаяниям большинства «трудового элемента» бывшей империи.
То есть советский миф имел под собой реальный фундамент, а не фантазию. В то время как белые действовали разрозненно, а самое главное – не сумели сформулировать цель, которая должна увлечь за собой массы.
Правда была на красной стороне, поэтому полуграмотное мужичье в обмотках и рванине победило «ихних благородий» с дипломами военных академий – во всяком случае, так это преподносилось в советские времена. Что, конечно, не совсем так: доля военспецов царской выучки в штабах РККА достигала, по разным данным, половины и даже 80 процентов, и сама Красная Армия, в отличие от белых, имела единый управляющий центр, была вооружена не хуже, а часто и лучше противника.
Легендарный Чапаев, например, только в кино планировал операции и побеждал при помощи картошки, тачанки и яростного «ура» – в реальности он командовал одной из самых оснащенных дивизий, имевшей в своем составе сильнейшую артиллерию, автобронеотряды и авиаотряд…
Пожалуй, самый тяжкий, «проклятый» вопрос гражданских войн – их братоубийственная суть. Люди, пусть разных званий и состояний, но в основном принадлежащие к одному народу, имеющие общую веру, язык, историю, начинают истреблять друг друга – мимо такого пройти трудно, замолчать невозможно.
СССР и постсоветская Россия подходили к этому по-своему, на первый взгляд, абсолютно не похоже, но только на первый…
Советский подход, казалось, был до предела прост: героями и жертвами считались только красные, им ставили памятники, их именами называли города, улицы, по которым мы ходим и до сих пор.
Парадокс в том, что при всей этой внешней однозначности было понимание Гражданской войны как национальной трагедии – понимание, основанное на том, что враг – человек со своей правдой, за которую он готов умереть.
Бесспорно, самый лучший, трагически человечный, наконец, благородный образ белого офицера дали именно советская литература и кино – начиная от великой экранизации великого «Тихого Дона», булгаковских «Дней Турбиных», «Белой гвардии», «Бега»…
После того как большевистская власть рухнула, картина мгновенно перевернулась вверх тормашками – бывшему советскому человеку принялись внушать, что причина победы красных по большому счету только одна – их несравнимая, феноменальная жестокость, которую «рыцари белой идеи» не могли себе позволить, потому и были побеждены.
Слов нет – градус жестокости во внутренних войнах подчас выше, чем во внешних. Но, во-первых, одной жестокостью победить невозможно, во-вторых, «красный» аналог поручика Бруснецова и генерала Чарноты стал почти невозможен. Возможен лишь простенький красный упырь.
Здесь свой парадокс: о «братоубийственной войне» говорилось постоянно, однако «братьями» считалась только одна сторона, и понятно какая.
Потомки «их благородий» – прямые, но большей частью самозваные – восприняли развал Союза как возможность реванша, хотя бы такого.
Ведь у гражданских войн есть еще одно скверное свойство – они не заканчиваются после победы одних и поражения других, а уходят вглубь.. Как пел Окуджава, «я все равно паду на той, на той единственной Гражданской…».
Собственно, то, что мы видим в постсоветском культпространстве, и есть ее продолжение.
