Недавно прошел по страницам и мониторам сюжет о том, как в Новосибирске вызвали на допрос в Следком директора одного из тамошних колледжей, кандидата исторических наук Сергея Чернышова. В соцсети он выразил скепсис насчет идеи переименовать площадь Свердлова в площадь Александра Невского.
Вот что он написал:
Выбор между Свердловым и Невским – это выбор между террористом и коллаборационистом. Первый – классический бандит, на революционной волне случайно попавший в верховную власть. Второй – классический коллаборационист, который продался завоевателям за статус (сейчас бы сказали – власовец).
Сам молодой ученый, равно как и сочувствующие ему, недоумевает – за что? Ведь фашистов не хвалил, ветеранов не ругал, символы славы не осквернял, в итогах Нюрнбергского трибунала не сомневался… Юристы в комментариях пеняют на крайнюю расплывчатость и неопределенность формулировок ст. 354.1 УК РФ, позволяющих при желании притянуть к ответу вообще за любые нетривиальные размышления на опасные темы. Что касается собственно органов, то к ним в данном случае претензий пока нет: поступило заявление – надо отрабатывать.
Но в этой истории – мимолетной и несмертельной – расстраивает другое… Нет, совсем не то, что я не разделяю мнения к. и. н. о святом благоверном князе.
В давние поры пребывал я в уверенности, что профессора умнее прочих. И не только вследствие более объемного времени, затраченного на обучение.
Ученые мужи отличаются тем, что не позволяют себе судить о познаваемых объектах с топорной простотой – они чешут думающее место, причмокивают и произносят нечто в стиле одного доктора философии: «чтобы осознать данную тему, предлагаю разделить ее на три аспекта, каждый из которых – на пять подаспектов…» и т. д.
Это нудно, но правильно. Развешивать ярлыки в одно-два слова, резать правду-матку и стоять на своем, не страшась взаимного мордобития, – удел завсегдатаев митингов, обитателей гаражей и пивных.
Профессора же существуют как раз для того, чтобы усложнять картину мира, которая завсегдатаям и обитателям видится предельно простой, ясной и нечего ее мутить («хрена ли думать – все давно придумано», – восклицал один комический персонаж). В этом и есть миссия ученого мужа, ибо реальность – нынешняя и прошедшая – в бесчисленное множество раз сложнее, чем видится невооруженному глазу.
И когда народ припрет этого физически маломощного хлипака (определение А. И. Райкина) к гаражной стенке и потребует:
«А ну, быстро скажи людям – Сталин (Брежнев, Савонарола, Рейган, Хрущев, Лао-Цзы и т. д.) козел или гений?», а тот гордо ответит: «Нет, не скажу! Ибо мы соотносимся с персоной столь исторически объемной и многогранной, что всякое постулирование, тем более этическое, вульгарно и неуместно!» Потом отдышится и добавит: «А если что и скажу, то только в форме трактата!»
И на душе у меня становится тепло. Потому что и после изреченного «козла», и после «гения» наука умирает и ученый вместе с ней.
Холодает на душе, когда профессора становятся близки к народу и начинают говорить как народ. «Классический бандит» и «коллаборационист-власовец» – как раз из этой грустной оперы.
Когда же молодой кандидат наук в ходе дальнейших пояснений в соцсети высказывает тезис – насколько по-фоменковски экстравагантный, настолько и замшелый, – что Ледовое побоище попало в отечественную историю из фильма Эйзенштейна, – возникает некрасивый вопрос: а кто ему ученую степень дал? И за что?
Это гораздо важнее и интереснее, чем вызов в Следком – действительно несуразный какой-то… Повторю, речь не об исторической достоверности битвы на Чудском озере, не о Якове Михайловиче и Александре Ярославиче, а об «общем уровне». А уровень определяется по тому, что индивид себе запрещает.
Можно, конечно, допустить, что в науке это один человек, в ФБ – другой, попроще, понароднее. Но вода, что в речке, что в стакане, которым из нее почерпнул, – одна и та же вода.
Что же касается распространенности такого явления – когда ученый муж опускается до стиля и разума блогера, – то надобно заметить:
а) большинство ученых действительно занимаются наукой, которая сама по себе дело тихое, и, согласно замечательному определению академика Лихачева, «должна быть скучноватой»;
б) мыслеформы, воспроизведенные к. и. н., появились в пору не то что его, а моей молодости стараниями свободомыслов, среди которых господ с учеными степенями, в том числе высокими, было полнехонько. Поверьте человеку, тридцать лет читавшему газеты…
По правде сказать, у меня уже нет прежней убежденности, что профессора умнее прочих.
