На днях случилось странное. Младшая дочь подходит и без предупреждения, в лоб, спрашивает: «Почему раньше Павлика Морозова считали героем, а сейчас – предателем?»
Поскольку никакой литературы по теме под рукой не оказалось, а детские вопросы – как карточный долг, требуют немедленного удовлетворения, я начал отвечать без подготовки – рассказал про коллективизацию, которая для одних стала ужасом, для других – карьерным взлетом; про активистов и тех, кто им сопротивлялся; про юного пионера, который из идейных соображений донес на собственного отца, за что был убит кулаками и причтен к лику советских святых.
Главный же моральный вопрос – хорошо Павлик поступил или плохо – вместо внятного ответа оказался релятивистской кашей, что-то вроде «он был уверен, что поступает хорошо, а на самом деле поступал плохо».
По глазам понял, что дитё осталось недовольным. Да я и сам остался недовольным, когда вдруг осознал, что включил пыльную, почти забытую пластинку, которую засунул в свой мозговой аппарат где-то в начале 90-х, – вот она и проиграла со скрипом и щелчками…
Хотя, казалось бы, что тут неправильного? Коллективизация была катастрофой крестьянства, сын шел на отца, отец на сына, так что Павлик – теперь уже, казалось, совсем развенчанный и забытый – в этот мегасюжет вполне укладывался. Тем более что таких идейных пионеров я и вживую встречал…
Но что-то скребло внутри, и в источники я все-таки полез.
И первое, на что, к стыду своему, натолкнулся, были слова – точнее, даже усталая просьба Нины Купрацевич, директора музея Павлика Морозова в его родной Герасимовке, – перестать хотя бы называть этого погибшего мальчика пионером.
Пионерская организация появилась в деревне через несколько лет после его гибели и гибели Павликова младшего брата Феди. Обоих, как установило следствие, зарезал в лесу двоюродный брат Данила, и случилось это ровно 88 лет назад 3 сентября 1932 года.
Директор музея, которая, кстати, в теме поболее прочих, всякое повидала – и нескончаемый красногалстучный поток с барабанами и горнами, и более поздний «с кадилом и молитвами», – видит свою нынешнюю миссию в том, чтобы «встать на защиту ребенка». Если точнее, на защиту его посмертной памяти.
По правде говоря, о Павле Трофимовиче Морозове 1918 года рождения было написано безбожно много – и при Советах, и после них. Но по большому счету это была работа с легендой, которую тягали то в облака, то в грязь.
История человека была совсем не легендарной, она скорее вообще из другой плоскости. Жили мужик Трофим да жена его Татьяна, детишек четверо, пятый во младенчестве помер; мужик бабу не любил, боем бил, потом вовсе к полюбовнице ушел, и за мужика остался старший – Павлик.
Когда Трофима, кстати, совсем не кулака, а председателя сельсовета, притянули к суду за то, что присваивал имущество раскулаченных, жену и сына вызвали свидетелями, и они подтвердили друг за другом – да, видели, таскал какие-то вещи.
Трофима отправили на Беломорканал (откуда он вернулся досрочно и с орденом), а через несколько месяцев после суда Пашу и Федю нашли зарезанными в лесу.
Надобно сказать, что свекор Сергей со свекровью Аксиньей ненавидели Татьяну за то, что она «чужой деревни», и всех ее детей, видимо, за то же самое. Она рассказывала, что когда убитых Пашу и Федю привезли на телеге в деревню, свекровь встретила ее на улице и сказала: «Татьяна, мы тебе наделали мяса, а ты теперь его ешь!»
Данила Морозов и Арсений Кулуканов, родной дядя и крестный Паши, были расстреляны как исполнитель и организатор убийства. Морозовы дедушка с бабушкой получили срок и умерли в тюрьме. (Дедушка Сергей в некоторых вариантах постсоветской легенды представал в образе крестьянского Тараса Бульбы «я тебя породил, я тебя и убью».)
В 1999 году, когда шла тотальная ревизия советских легенд, всех четверых пытались реабилитировать, но Генпрокуратура оснований не нашла.
Но тогда, в разгар «ликвидации кулачества как класса», легенда – любая, но обязательно пронзительная, зовущая – нужна была позарез. Пионер, противостоящий кулачью, впервые появился в «Уральском рабочем», затем во всесоюзной «Пионерской правде», потом легенда перелилась в названия сотен улиц, школ, пионерских дружин, в монументы, пароходы.
Потом колесо понеслось в обратную сторону – о Павлике писали крупнейшие издания страны, вещало телевидение, выходили книги в Оксфорде, Лондоне, в произведениях новейших литераторов, драматургов, создателей компьютерных игр, рок-музыкантов и пр.
Павлик предстает ветхозаветным Исааком, майором КГБ, персонализированным злом, переходящим из эпохи в эпоху, улица отметилась страшилкой: «Лежит Вася на снегу, снег под Васей розовый, это дедушка играл в Павлика Морозова». В Пионерском парке Москвы снесли памятник…
Вряд ли найдешь более показательный урок того, что способна сотворить историческая необходимость из семейной драмы. Нынче такие драмы обсасывают в ток-шоу, популярнейших и омерзительнейших. История стоит в сторонке и не встревает, что хоть как-то радует.
Не по себе становится лишь оттого, что все эти взрослые орды носились и носятся над душами детей девяти и тринадцати лет, Феди и Паши. Как-то они там смотрят на нас?
