Прошедший почти незаметно День памяти жертв политических репрессий (30 октября) был отмечен дежурной серией публикаций c традиционным сокрушением о том, что каемся мы неправильно, Ленин не похоронен в земле, улицы городов, а иногда и сами города, еще носят фамилии «коммунистических чикатил» — метафора принадлежит известному публицисту Ольшанскому.
Сокрушаются, конечно, не все – коммунисты, как и положено, против, но это не важно… Я вот о чем. Не являясь приверженцем «красных» идеалов и эстетики, замечаю за собой в последние годы, что эти сокрушения и призывы начинают раздражать. Закономерный вопрос – почему? Сразу ответить трудно – наверное, потому что так же неприятен человек, который упорно отказывается от родства с кем-то не слишком, по его разумению, пригожим, хотя генеалогическое древо, внешность и даже ДНК свидетельствуют – родство есть. Самое прямое, прямее некуда.
Безмерно много сказано о закономерностях, в силу которых развалилось Советское государство — с некоторых пор принято считать «репрессиями» не только период Большого Террора, но всю его 74-летнюю историю… Но о закономерностях победы Советов говорится мало и в основном по канонам сказки или авантюрного романа – большевики являются в Российскую империю (благостную или гадкую – не важно), как своего рода инопланетяне, либо проникают тайно (опломбированный вагон и пр.) вследствие гениальной операции кайзеровского генштаба и пакостей «англичанки». Конструкция очень удобная, ибо беспредельно простая, к тому же универсальная – т. е. подходит и русофобам, и православным, и даже неокоммунистам, поскольку, если «катастрофу» заменить на «спасение», конструкция принципиально не изменится. Двухцветное зрение (в данном случае красно-белое), оно вообще ничего сложнее сказки воспринимать не способно, никаких «ритмов истории», философий истории и прочей профессорской мутотени оно не разбирает.
В 1938 году – по символическому совпадению именно в разгар Большого Террора — в Германии выходит книга Николая Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» — видимо, первый опыт целостного осмысления Октября. Пересказывать содержание смысла нет, напомню только два момента, которые нынче важнее прочих. Цепь событий начинается за 200 лет до Революции, еще с Петра, и все события связаны и порождают персонажей, которые суть новые звенья. И все это автор видит как историю, судьбу одного народа, огромного, мощного, мятущегося, порождающего и великих святых, и невероятных чудовищ, и уже поэтому не способного подвергнуться никакому «инопланетному» нашествию. Такой народ все делает сам, даже чужое он превращает в свое, оставаясь самим собой. Как пелось в пафосной комсомольской песне «Мне не думать об этом нельзя, и не помнить об этом не в праве я, это наша с тобою земля, это наша с тобой биография». Мужество и мудрость нужны, чтобы признать и повторить – да, наша, и ничья больше.
Вместе с двумя порочными подходами к советской истории – все очернить и все обелить – существует и третий, куда более порочный – все забыть, как неприличную болезнь. Я – не я, лошадь не моя, обои переклеить, таблички заменить, жить с чистого листа, прошедшее считать своего рода комой, «историческим провалом».
Собственно, такой подход уже реализован в бывших советских республиках, особенно активно в одной стране на букву «у», где утвердилась стойкая уверенность, что от тотального сноса советских памятников и замены всех без исключения названий жизнь забьет новым ключом, заводы сами отстроятся и заработают, ямки на дорогах заровняются, свиньи сами откормятся, опоросятся и зарежутся. Подобного рода примитивный магизм наблюдается и у нас – «как можно надеяться на какие-то перемены к лучшему, когда в самом сердце страны лежит мумия» и т. д. Но мумия эта – и при жизни, и после смерти – плоть от плоти, кровь от крови русской истории, начиная с Петра, а может и раньше. И в том, что дело «мумии» победило вопреки всему и побеждало в последующие десятилетия, есть своя закономерность, пусть даже местами ужасная – но это «наша с тобой биография». Не признавать это – проявление позорной, непростительной слабости. А слабых, на минуточку, — бьют. Пушкин знал такого рода мужество.
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Сильный старое не сносит, он строит новое. Никакие «мумии в сердце» ему не помешают – наоборот помогут, хотя бы тем, что хранят память и учат строже относиться к самому себе, ведь все это случилось именно с тобой.
