Само наименование этой даты напоминает о той стороне войны, в которой еще нет Победы и впереди четыре года тяжелейших испытаний, десятки миллионов жертв.
Дипломатическая формула о «вероломном нападении Германии на СССР» на протяжении всех послевоенных десятилетий считалась незыблемой истиной. Оспорить ее пытались, когда развалился Советский Союз, был запущен целый ряд подрывных проектов (пожалуй, самый известный из них – книги предателя Резуна) с целью внедрить в массовое сознание совершенно противоположную мысль о том, что никакого вероломного нападения не было. Более того, Советы будто бы собирались напасть первыми, но Гитлер догадался и опередил. На самом деле это предмет веры, а не истории, которая, нравится это «оппонентам» или нет, свидетельствует об обратном.
Вообще вся предыстория этих трагических часов самой короткой ночи в году свидетельствует о том, что нападение Германии было не просто вероломным. Надо признать, что именно 22 июня 1941 года у немцев получилось все по задуманному – остальное, несмотря на ужасное для нас начало, у них пошло не по плану. Но день нападения можно считать едва ли не образцом маскировки крупнейшей военной операции. Попросту, гитлеровской верхушке удалось скрыть свои намерения не только от противника, но и от миллионов собственных солдат, сосредоточенных у западных границ Советского Союза. В германских войсках курсировали самые невероятные слухи – о том, например, что их путь лежит в Индию, и здесь они только отдыхают перед далеким тяжелым походом. Но ни один из них не намекал на то, что цель – СССР. Немцы знали про договор о ненападении, советские товары потоком шли в Германию. Еще в ноябре 1940-го В. Молотов приезжал в Берлин с официальным визитом – наркома принимали как дорогого гостя. Еженедельный киножурнал «Дойче вохеншау» изобразил визит в самых бравурных тонах – более того, в том же «дружественном» духе он преподносил Советы в последнюю неделю перед войной.
Британский историк Роберт Кершоу в книге «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных» приводит множество интереснейших свидетельств маскировки. Например, в одной только Восточной Польше было построено 100 основных аэродромов и 50 полевых. Вот что рассказывает поляк Ян Шчепаник: «Когда немцы закончили взлетную полосу, они позволили ей зарасти травой и даже пасли на ней скот. Она и на аэродром не походила, посмотришь – пастбище и пастбище. Тем более что вся была покрыта белым клевером. Стенами для ангаров служили стволы деревьев, сверху покрытые зеленой маскировочной сетью. Когда листва увяла, ее заменили на свежую».
На совещании в одном из батальонов командиру напрямую задали вопрос: «На кого мы собрались нападать, герр майор?» Вопрос напрямик явно застал командира батальона врасплох. Смутившись, он попытался отделаться отговоркой: «Это чисто гипотетическая ситуация. Но нужно быть готовыми ко всему». В близлежащих крестьянских хозяйствах срочно реквизировали гражданскую одежду, и переодетые под крестьян солдаты, погрузив 300 снарядов на телеги, перевезли их на подготовленные позиции».
Хотя, конечно, многие догадывались, к чему идет дело. «К 20 июня мы поняли, что война с Россией весьма вероятна, – записал в своем дневнике пехотинец Герхард Гертц. – Это чувствовалось буквально во всем. Запрещалось раскладывать костры, разгуливать с фонарями и вообще шуметь. Единственное, в чем не сомневался никто, – в том, что нам вскоре предстояла очередная кампания!»
Жить этому Герхарду оставалось четыре дня.
«Бог Отец, дай мне силу, веру и отвагу не склонить головы перед свистящими пулями…» – вдохновлял себя лейтенант Витцеман, который погибнет 22 июня.
Повторим, дальше все пойдет у них не по плану. В первый же день войны вермахт подойдет к Брестской крепости, где застрянет и за месяц боев потеряет людей втрое больше, чем за всю французскую кампанию.
Кто-то догадывался, что все пойдет именно так.
Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й Силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, – рассказывает он, – и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», – не скрывал он пессимизма. К 23 часам 21 июня нам доложили, что время «Ч» остается неизменным, таким образом, операция начнется в 3 часа 15 минут. «Менде, – обратился он ко мне, – запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии. Finis Germania!»
Глазами ребенка
Об ужасах войны сказано так много, что вряд ли можно что-то к этому добавить. Но продолжает удивлять одна вещь: когда даже тыловой быт примериваешь к сегодняшним будням, то не понимаешь и стыдишься, что иногда поворачивается язык называть их сложными, тяжелыми и вообще жаловаться. Кажется невероятным, что человек мог выдерживать такое. Тем более маленький человек, ребенок.
В июне 2011 года в Красноярске вышла книга «Детство, опаленное войной» (руководитель проекта Людмила Александровна Черепанова), состоящая из множества таких вот детских историй.
Каждая из них, по сути, рассказывает о жизни, которую переломила война.
Мы воровали жмых, предназначенный скоту
Мира Автушко назвала свой рассказ просто: «Не дай Бог никому пережить такое», и действительно, не дай Бог…
«Когда началась война, в семье моих родителей Матюшиных было трое детей: тринадцати, одиннадцати и восьми лет. Папа Дмитрий Матвеевич был рабочим, мама Васса Дмитриевна – домохозяйка. Жили мы бедно, но счастливо, пока не пришла беда. Папу мобилизовали на фронт. Старший лейтенант Матюшин был политруком. Он имел право на денежный аттестат, который отправлял нам. Сумма небольшая, но все же помощь. Мама работала в нескольких местах и еще сдавала кровь. И ей полагались какие-то продукты, она приносила их нам, детям.
В феврале 1943 года отец погиб. И мы остались одни с мамой. От непосильной работы, плохо одетая, часто голодная, она заболела. У нее оказался туберкулез. Ей нужно было хорошее питание, лекарства, а где это было взять…
Папа награжден медалью «За отвагу» и орденом Боевого Красного Знамени, а когда он погиб, нам перестали платить по аттестату. Назначили пенсию, совсем крошечную. Как мы жили – страшно вспомнить. Весной ходили на поля, собирали мерзлую картошку. Иногда кое-кто из соседей, живших в достатке, отдавал нам картофельные очистки. Промывали их, варили, делали пюре. Бывало, ходили на железную дорогу, встречали товарные поезда. Воровали жмых, который везли на корм скоту. И каменный уголь подворовывали, чтобы было тепло в доме. Воровали до тех пор, пока один мальчик не попал под поезд и остался без ног. Потом боялись.
Мама умерла. Я училась в школе, но с апреля до октября работала на станции юных натуралистов. Когда поспевали ягоды, нам разрешали их собирать в корзины. После работы проверяли наши языки, которые от ягод становились то красными, то синими, ругали, наказывали. Но мы все равно ели ягоды – это была наша единственная еда за целый день».
Мама не верила, что отец – враг народа
Отец Галины Осыко, председатель колхоза, ушел на фронт 7 июля 1941 года по приказу Егорьевского райвоенкомата Алтайского края. Писал редко, старался приободрить семью, уверяя, что скоро война кончится. Однажды в дом фронтовика пришла – нет, не похоронка – хуже.
«Пришли военные, и не с вестями с фронта, а с коротким приказом: «Собирайте детей и немного вещей». Перепуганная Прасковья наотрез отказалась подчиниться и только спрашивала: «Почему? Куда? Зачем?» Ничего не объясняя, непрошеные гости сами наспех побросали в чемодан все, что попалось под руку, приговаривая: «Собирайтесь быстро!» Под охраной двоих конвоиров женщину с детьми посадили в повозку. Потом был поезд до Красноярска, а оттуда уже баржей до Слюдрудника. Высадили их вместе с такими же несчастными возле бараков без окон и дверей. «Обживайтесь», – пожелали на прощание. А поутру всех взрослых отправили на работы: на лесоповал, сплав леса, пиление дров. Дети остались одни на съедение тучам мошкары и комаров. Поздними вечерами матери готовили из съедобной травы похлебку голодным детям. По ночам они распускали обрывки канатов, которыми связывали бревна, и вязали онучи, носки, штаны ребятишкам, а себе – юбки.
Из-за ужасных нечеловеческих условий и болезней люди погибали. И никто со стороны местных властей не объяснял, почему они оказались заброшенными в забытом богом месте. А через год Прасковье Осыко вручили «черную метку»: «Осыко-Синельникова П. А. осуждена 28 апреля 1943 года Особым совещанием НКВД как член семьи изменника Родины к пяти годам ссылки с поселением в Красноярский край». И получили малыши Владимир и Галина вместе с мамой Прасковьей статус спецпереселенцев.
Красноармеец Осыко был осужден военным трибуналом и приговорен к расстрелу. Только в феврале 1958 года было восстановлено честное имя бойца, а еще через тридцать лет он был реабилитирован окончательно и приравнен к геройски погибшим на фронте. Мать Галины ни за что не соглашалась поверить, что ее муж – изменник, и эта вера помогла ей вместе с детьми пережить тягостные годы ссылки.
Заяц, набитый опилками
Ирина Пчелина родилась в благодатном городе Адлере. Незадолго до начала войны ее отца, кадрового офицера-артиллериста Алексея Николаевича Пчелина, перевели на службу в город Майкоп. Потом отец вместе со своей частью ушел на фронт.
«А мы с мамой остались в военном городке, к которому подкатывалась стремительно линия фронта, и остановилась от нас буквально в десятках километров. Это было жуткое время. Кошмарный вой сирен воздушных тревог не заглушался гулом самолетов, свистом и ревом летящих снарядов и грохотом от разрывов бомб. Отчетливо помню свой животный ужас от первой бомбежки нашего городка. Бомбили продовольственные склады, которые оказались недалеко от нашего детского садика. К нему со всех сторон бежали обезумевшие матери, забыв собственный страх. Зато всех детей, визжащих до икоты, дрожащих и ревущих, успели спасти живыми и невредимыми. А вот от детского садика осталась одна огромная и дымящаяся воронка.
Но матери продолжали работать, и детей начали приводить в школу, где на скорую руку для них приспособили столярную мастерскую. А нашим воспитателем и наставником стал единственный в городе мужчина, безногий добрый дедушка. Он же был сторожем в школе и столяром. Помню, как он постоянно строгал, пилил, приколачивал и обновлял школьную мебель, оставляя нам на забаву вороха пахучих стружек и опилок. Иногда из обрезков он мастерил нам нехитрые деревянные игрушки. А мне, как самой младшей, однажды даже сшил тряпичного зайца, набив его опилками. Тот заяц был не только единственной, но и любимой игрушкой. Когда мама его стирала и вывешивала за уши на просушку, я всегда была рядом. Очень боялась, что моего любимца вдруг убьет бомбой. И при первых же звуках сирены скрывалась с игрушкой под кроватью. Там и сидела, ожидая маму с работы».
Я ручонками греб себе на голову землю от страха…
Николаю Слынько к началу войны было всего полтора года. Отец Данило Максимович ушел на фронт. В сентябре 1941-го его родной городок Токмак, что на Украине, заняли немцы.
«Детская память удивительна. Я отлично помню хутор из четырех домов, куда привезла нас мама на телеге, запряженной коровой. Мы бежали от немцев. Мама, Полина Афанасьевна, забрав детей, вместе с тысячами беженцев двигаются на восток. Ребятишек четверо: Грише – шесть лет, Вале – четыре года, Мише – три, а мне – год и восемь месяцев. В тот же день хутор немцы расстреливали с самолетов. Все старались спрятаться в кукурузном поле. До сих пор иногда просыпаюсь от свиста пуль. Вижу вздымающуюся пыль от падающих пуль. Взрослые потом рассказывали, что я ручонками греб себе на голову землю от страха.
Впереди уже на несколько километров были немецкие войска, и мать приняла решение вернуться домой. Мы дома, хотя как такового дома нет, он полуразрушен. Во дворе хозяйничают немцы. Я сижу на крылечке, в пыли гребутся курицы. Один из немцев убивает из винтовки куриц и требует, чтобы мать их сварила. Мама плачет, причитает: детей будет нечем кормить. Вижу, как она вытирает фартуком залитое слезами лицо».
Чудо после бомбежки
Людмиле Черепановой, которая так же, как Николай Слынько, родилась за полтора года до того скорбного дня, не довелось пережить ни бомбежек, ни оккупации – ее семья жила далеко от фронта, в Кемеровской области: «Слово «война» я не помню. Но до сих пор, вспоминая детство, прежде всего ощущаю чувство страха и голода».
Но в ее воспоминаниях есть удивительный случай. «Моя соседка родилась в 1942 году на Украине. Село бомбили, все спустились в убежище, а роженица осталась на печке. Когда бомбежка закончилась, люди вышли из схорона, увидели чудо: вместо дома зияла глубокая воронка, но стояла печь, на которой лежала роженица с двумя младенцами. Так родилась моя соседка…»
Это и есть настоящее чудо – среди бесконечных смертей кому-то назначено было появиться на свет и выжить. По назначенному и случилось.
И так же по назначенному предстояло нам победить, потому что обратное представить себе трудно – получается какая-то черная фантастика. Видимо, мировой катастрофы в Божьем плане тогда еще не было.
