Историй о том, как с драками и тяжбами делят детей при разводе, великое множество. Но все эти сюжеты, по сути, рассказывают об одном и том же: ребенок – не более чем орудие в руках взрослых и очень недовольных друг другом людей.
Таким же орудием в этих поединках может выступать и закон, который интересы ребенка ставит во главу, разумеется, угла. Но почему-то часто бывает, что юридически правый вызывает на порядок меньше симпатий, чем неправый, – ведь само популярнейшее сочетание «человек и закон» подразумевает, что эти понятия – далеко не одно и то же.
Именно из такого разряда этот сюжет, написанный по материалам одного судебного процесса.
Фонограмма
– Чё лыбу давишь!
– Сережа…
– Я говорю, чё лыбу давишь, с…а!
– Не надо!
– Чё лыбу… (Звук удара.)
Дальше цитировать нет смысла, поскольку весь довольно продолжительный «диалог» сводится только к этим словам и звукам. Поясняю: это Сережа бьет свою жену Лену. Бьет не впервые, просто в тот раз супруга как-то изловчилась записать сцену на свой мобильный. В суде эта запись не прозвучала.
Семейная биография у них простая и очень короткая. Лене чуть за 30, по профессии бухгалтер, имеет дочь от первого брака. Сергей примерно тех же лет, по специальности шофер. Оба из одного села, где и поженились в июне 2005 года. Через три месяца после свадьбы родился их сын Миша. Когда исполнилось ребеночку полгода, Лена вышла на работу. Есть в судебных материалах очень символическая фраза: «Когда Петрова Е. К. вышла замуж, у нее ухудшилось материальное положение». Вот из-за этого самого положения мать шестимесячного младенца полгода ездила из своего села в райцентр, где работала в местной администрации бухгалтером, а потом и вовсе перебралась туда вместе с тогда еще мужем. Чем в тот период занимался сам кормилец – вопрос риторический. У Лены объяснение простое: «Альфонс. Мы даже квартиру на мои деньги снимали, а у него, если в трудовую книжку заглянуть, на то время ни одной записи нет».
Бесспорно лишь то, что Сережа пил и бил жену, из-за чего имел общение с местной полицией.
В августе 2007 года супруги развелись. Основания, думаю, разъяснять не надо. Потом, спустя несколько лет, началась у них тяжба за сына Мишеньку, с кем ему жить.
В конце концов суд постановил: оставить ребенка с отцом.
Традиция
Небольшое отступление, необходимое, чтобы оценить вес такого решения.
В советские времена вопрос, с кем остаются дети после развода, не обсуждался. Хотя в законе черным по белому было прописано супружеское равноправие, одним из незыблемых столпов общества было негласное правило: мужчина должен гореть на работе, а все связанное с потомством – исключительно женское ведомство. Бывали случаи, когда у вполне благонадежных вдовцов отбирали детей и отправляли в интернаты. Лишить отца родительских прав – трехминутная операция. Добиться того же в отношении матери, даже пьющей и гулящей, – дело муторное: маму будут долго перевоспитывать и, если уж совсем ничего не поможет, тогда лишат.
По большому счету та же практика действует и сейчас, хотя обратные тенденции намечаются. Закон, например, признал статус «отца-одиночки». Но в подавляющем большинстве судебных решений дети разведенных остаются с матерями. Исключения из этого правила составляют, по разным данным, от одного до пяти процентов и приходятся в основном на «антиобщественных» мамаш.
Дело даже не в процентах: случаи, когда суд определяет основным местом жительства дом отца, в России, за исключением республик Северного Кавказа, настолько редки, что, наверное, каждый из них попадает в прессу. А если речь идет о том, что ребенка отбирают у женщины, которая ни по каким параметрам не подходит под маргинальный статус, так это вообще тянет на сенсацию.
«Отбирают» – понятие не юридическое, но часто оно отражает действительное состояние дел. С Еленой Петровой именно так и получилось: своего сына она не видела и не слышала почти полтора года. Спрятан ребеночек в деревне, в избе бывшего мужа под недреманным оком свекрови, и все Ленины попытки подступиться к этой цитадели в последнее время заканчиваются ничем.
Карательная операция
Именно свекровь, а не бывшего, который, по ее словам, «без маминого совета шагу не ступит», Лена считает скрытым, но главным мотором всего действия. Поначалу, после развода, была она вроде бы исправной бабушкой, нянчила внука, пока экс-невестка колотилась, чтобы обеспечить себе и детям приличное существование.
Отметим, ей это удавалось и удается, хотя и с трудом. Сейчас живет Лена в Красноярске, работает бухгалтером в крупном госучреждении, а кроме того, каждый день моет полы в офисе: нужны деньги на аренду квартиры, на обучение дочери в музыкальной школе и, главное, на адвокатов… Лена верит, что рано или поздно пробьет эту стену и увидит сына.
Мишу она забирала к себе каждую неделю. Никакого «графика общения», установленного судом, не было, и отдавали ей сына со скрипом, но, по сути, тогда Миша жил на два дома, очень был привязан к старшей сестре…
В январе прошлого года Лена взяла сына к себе: ребенку требовалось лечение. (Какое – скажем особо.) Через несколько дней позвонила свекровь и властно потребовала: «положь, где взяла». Лена ответила, что сыну надо долечиться, за ним врачи смотрят… Бабушка бросила трубку – и в начале марта последовала «карательная операция».
– Мы все вместе пошли гулять, – рассказывает Лена. – Пока я запирала квартиру, дети уже были на улице. Выхожу из подъезда – дочь бросается ко мне: «Мама, Мишу забрали!» – «Кто?» – «Дядя Сережа на машине, он с какой-то женщиной был». У меня сердце упало. Побежала в полицию – только зачем? Там сказали, что он родной отец, родительских прав не лишен. Все случилось за какую-то минуту. Если бы я не провозилась с этим проклятым замком, вышла бы вместе с детьми…
С того дня Елена Петрова смогла увидеть сына только два раза. Она моталась между городом и деревней, но в дом ее не пускали, на звонки не отвечали. В ту пору пошел Миша в первый класс, и она решила встретиться с ребенком в школе.
Я привезла подарки, мы обнимались, он говорил, что скучает по мне и по Кате, спрашивал, когда я еще приеду. Я ответила: скоро… Но в другой раз мне сказали, что с Мишей я могу встретиться только в присутствии педагога. Приезжаю через неделю, а он увидел меня и начал убегать, прятаться. Это был другой ребенок, совсем другой.
Почему произошла такая перемена с семилетним мальчиком – отдельный разговор. Отметим только, что свекровь присутствовала при этих встречах эдакой тенью отца Гамлета, хоть и не говорила ничего. Она приводила внука в школу и неотлучно ждала его на скамеечке до самого конца уроков. Каждый день. Бабушка стала главным Мишиным обществом. Папа, перебравшийся к тому времени в Красноярск, – лишь иногда.
Процесс пошел
Потом начались суды. Бывший подал иск на Лену, она – на бывшего. И выиграла первый процесс. Суд счел, что ребенку лучше жить с матерью, в большом городе с доступными медицинскими и образовательными учреждениями, пусть в арендуемой, но благоустроенной квартире, чем в деревенском доме площадью 46 «квадратов» с холодной водой, печным отоплением, удобствами на улице, удаленностью от квалифицированных педагогов, врачей и от родной матери, наконец…
Основным спорным вопросом стала психологическая экспертиза: после той резкой перемены Миша стал говорить, что боится маму. Здесь стоит процитировать заключение. «Подэкспертный рассказал, что живет в деревне с папой, бабушкой Олей и тетей Лерой (сестрой отца)… На вопрос экспертов о том, что есть еще один член семьи, отвечает: «Нет, он живет в городе». – «Он – кто это?» – «Мама, я с ней не живу». – «Почему?» – «Потому что она не моя семья». – «Тебе кто-то это сказал?» – «Нет, никто не сказал». – «Ты когда-то жил с мамой в одном месте?» – «Нет, я только с папой жил». – «А ты с мамой общаешься?» – «Нет, она мне не звонит». – «А ты звонишь?» – «Нет». – «Не хочешь?» – «Не хочу». – «Помнишь, как с мамой время проводил?» – «Нет».
Далее – вывод: «Мать как необходимая часть семейной структуры опознается. В сложившейся ситуации подэкспертный сознательно пытается исключить фигуру матери из своей семьи, что может свидетельствовать о наличии внутреннего конфликта».
Иными словами, несмотря на все затверженные «нет», Миша помнит о маме, но всеми силами стремится выжить ее из себя. Зачем – догадывайтесь сами.
Теперь о цене «внутреннего конфликта». Мише поставлен диагноз – «синдром навязчивых движений», у него высокая утомляемость, интеллектуальное развитие на нижней границе нормы. Весь этот «букет», отметим, появился у ребенка, когда жил он в бабушкином доме. Тогда, в январе прошлого года, Лена взяла сына к себе, чтобы поставить под постоянное наблюдение врачей, и почти три месяца мальчик проходил лечение, которое прервалось после уже упомянутой «карательной операции». В деревне соответствующих специалистов нет.
В итоге суд решил, что Мише лучше жить с матерью, в том числе и потому, что это поможет преодолеть тот самый «внутренний конфликт».
Но радость была недолгой. Папа Сережа подал апелляцию – и выиграл. Не имеющему представления о тонкостях юриспруденции трудно понять, почему так получилось. Может быть, потому, что попался умелый адвокат и надавил на самое «тонкое место» – на психологическую экспертизу. В качестве специалиста был приглашен социальный педагог из села, который заявил, что не только встреча с матерью, а даже само напоминание о ней – тяжелейшая психическая травма для Миши. Педагог, конечно, может говорить что захочет, но почему суд поверил именно ему, а не предыдущей экспертизе, проведенной с амбулаторными исследованиями и не одним человеком, а лицензированной научной организацией? Почему суд решил, что Петрову С. Ю. сподручнее воспитывать сына, поскольку он прописан в селе, хотя в материалах дела была справка из местного отделения полиции, в которой четко сказано: этот человек в деревне не проживает, имеет постоянную работу в Красноярске, а воспитанием ребенка занимается только бабушка? Почему мимо внимания суда прошли показания свидетелей на прошлом процессе о том, как Петров пил и избивал жену? Почему не прозвучала в суде запись с мобильного: «Чё лыбу давишь, с…» (хотя ее вряд ли можно считать полноценным доказательством)? И фраза про материальное положение, которое «ухудшилось после того, как Петрова Е. К. вышла замуж» и впряглась в лямку кормильца через полгода после рождения ребенка? Таких «почему» набирается много. Тем не менее факт остается фактом: сначала ребенка физически разлучили с матерью, теперь – и юридически. Если это образец слома застарелой судебной практики, то какой-то странный образец. Неожиданный.
В заключение – несколько наивных слов, которые обычно журналисты стесняются писать. Все имена в статье изменены, названия судов не упомянуты потому, что Лена намерена биться за сына (такая возможность пока есть) и обижать судейских себе дороже. Не хотелось бы, чтобы и эта публикация стала довеском к тяжбе. Наша задача – рассказать читателю, как это происходит на самом деле, не стесняясь в недокументированных, но по-житейски верных выводах. А вывод, по большому счету, один. Пожилая женщина, вдова, нелюдимая и властная, захотела восполнить провалы собственной материнской биографии и украсить старость маленьким существом, а заодно напакостить невестке. (Наберите несколько ключевых слов в поисковике, и на вас обрушатся мириады подобных ситуаций.) Собственный безвольный сын стал всего лишь орудием в ее руках – отец-то он никакой, это с самого начала было ясно. Но самое главное, для достижения своей цели она так изнасиловала душу ребенка, что от родной матери он убегает, как от беса. Жаль, что изнасилование считается преступлением только в телесном аспекте.
Возможно, бабушка по-своему любит Мишу, но человеком его не считает. Фемида с бабушкой согласна.
