Меньше всего хочется в тысячный раз излагать факты биографии. Славословить, как у нас принято, тем паче (особенно любят это делать postmortem – мертвых вообще как-то больше ценят, чем живых). Хочется просто поделиться своими соображениями, вспомнить какие-то детали знакомства не с человеком даже, а с явлением, имя которому – Виктор Петрович Астафьев. Ну и попросить высказаться некоторых людей, в жизни которых присутствие Астафьева было особенно значимо.
Ключ к хорошей прозе
Астафьев, как к нему ни относись, – феномен. До сих пор неясно, что же это такое было. Те, кто уверен, что это им понятно – я предельно смягчаю, – скорее всего, заблуждаются.
Астафьевская проза до предела насыщена, концентрированна. Кажется, у него был тайный дар заставлять самый тяжелый, густой текст зазвучать легко и почти музыкально.
Здесь уместно вспомнить строки русского поэта, живущего в Канаде, Бахыта Кенжеева. Они, разумеется, не про Астафьева, но к моменту подходят:
Значит, и ты повторник. Твой воздух едок, как фтор,
и одинок, словно в Дрездене, в сорок третьем году, инженер-еврей.
Ключик к хорошей прозе едва ли не в том,
чтобы она была не меньше насыщена, чем хорей
или, допустим, дактиль, сгущенная во сто крат…
Так вот, на брелоке у Астафьева висел тот самый ключик к хорошей прозе.
Кажется, его слово растет, если не рвется, из земли. И вся магия, все волшебство, вся сила астафьевской прозы опять-таки от земли, от тех мест, где она писалась. Что ж, вполне возможно. Тем более творил Виктор Петрович действительно в признанных, что называется, «местах силы», энергетических центрах – в Сибири, на Западном Урале, на Русском Севере.
Хотя Астафьев сегодня однозначно воспринимается как наш земляк, сибирский писатель, нужно понимать, что его жизнь проходила не только здесь. Больше того, как писатель он состоялся далеко от места своего рождения. После войны он с женой переехал к ней на родину – в город Чусовой, где и начал писать. Теперь этот город относится к Пермскому краю. Потом была Пермь, а с 1969 по 1980 год наш земляк жил в Вологде. В Красноярский край Астафьев вернулся уже признанным писателем, лауреатом Государственной премии СССР.
Виктор Петрович Астафьев родился в селе Овсянка под Красноярском, но корни его, скорее всего, идут из Архангельской губернии. Там есть деревушка Астафьево. Если уж заговорили о магии места, то Поморский край со своей треской, тоской и доской вполне сюда подходит. Там, что называется, и леший бродит, и русалки на ветвях давно прописались.
Астафьевское слово рвалось из земли, и земля, кажется, всю жизнь его оберегала.
Большое творческое счастье
Астафьев любил стихи. Вот и всплывают постоянно в разговоре о нем чьи-то строки. Сейчас, например, такие:
Он умел бумагу марать под треск свечки!
Ему было за что умирать у Черной речки…
Это Булат Окуджава о Пушкине. «Наше все» в этом стихотворении называется счастливчиком.
Так можно сказать и об Астафьеве – его литературный путь при всей естественной тернистости был счастливым. Как будто сама судьба хотела как-то компенсировать то, что было в его жизни: фактическое сиротство, беспризорность, войну… Астафьев пережил двух своих детей – это страшно для родителя.
Каждое произведение Астафьева встречалось с печатным станком без многолетних задержек. Его не сажали, не запрещали, не затыкали, не обрекали на молчание, на гетто самиздата и опасную игру с тамиздатом. Он мог творить, не унижая своего писательского достоинства. Да, без цензорского наждака не обходилось, некоторые сочинения несли значительные потери, но книги – самое главное для писателя – были. Известна история, как однажды он вносил в текст правки по указанию цензора по телефону среди ночи (сказалась разница во времени с Москвой). Он лежал в больнице, и к аппарату его привезли на каталке.
Позже, уже в другом государстве, Астафьев увидел все свои произведения, изданные в авторской редакции, без единого цензурного изъятия. Ему были отпущены время и силы на то, чтобы не просто написать, но завершить свои тексты. К финальной редакции «Последнего поклона» он шел больше тридцати лет. Другой его колосс – роман «Прокляты и убиты» – окончательно завершен в 2000 году: по меньшей мере десятилетие труда. Первоначальный вариант, написанный в начале 90-х, самому писателю казался сыроватым. Он признавался потом, что очень спешил – боялся не успеть высказать наболевшее, свою солдатскую правду. Успел.
Едва ли Астафьев был бы Астафьевым, не будь у него преданной жены Марии Семеновны. Причем такому писателю нужна не просто хорошая, добрая, любящая жена. Нужна именно жена писателя. Это – особый тип, что-то вроде жены декабриста. Не просто домохозяйка, но самостоятельная творческая сила, и муза, и секретарь, и хранительница очага. А в итоге – почти соавтор.
У писателя Астафьева был «свой» редактор – Агнесса Федоровна Гремицкая, проработавшая много лет в редакции советской прозы издательства «Молодая гвардия». Специалист высочайшего класса, она искренне любила творчество «своего» писателя и всячески стремилась ему помочь. Был и «свой» критик Валентин Курбатов. Хотя, чего уж там, не критик – апологет, с эмоциональным запалом агитатора и пропагандиста. Произведениями Астафьева интересовались литературоведы не только России – астафьевоведы есть во Франции, Польше, Китае. Ну а на родине писателя, в Красноярске, его наследие изучает Галина Максимовна Шленская – пожалуй, самый авторитетный наш литературовед, человек с абсолютным литературным слухом.
В конце жизни судьба преподнесла Виктору Астафьеву и вовсе роскошный подарок. У него появился по-настоящему «свой» издатель. Иркутянин Геннадий Сапронов, в прошлом журналист, хотел издать Астафьева со студенческих лет. Его мечта осуществилась в начале 90-х. Тогда первый блин вышел комом – двухтомник военной прозы (где впервые вышла «Волчья яма» – первая часть «Проклятых и убитых») напоминал макулатурные советские издания. Слепой шрифт, недоброкачественная желтая бумага, к тому же добрую часть тиража кто-то спер. В 2000 году издатель Сапронов сделал свою фамилию торговой маркой на книжном рынке, выпустил «Веселого солдата» и «Пролетного гуся». Автору эти издания очень понравились. И немудрено – даже самая демократичная по цене сапроновская книга была маленьким произведением полиграфического искусства. Он делал их с фанатичной преданностью высоким традициям издательского ремесла и с огромной любовью к произведениям, которые он издавал. Увы, Геннадий Сапронов скоропостижно скончался летом 2009 года. Маленькое домашнее предприятие, которое жило благодаря энтузиазму своего хозяина, с тех пор не выпустило ни одной книги. Теперь сочинения сибирского классика в основном печатает огромный издательский монстр – «Эксмо».
Авангардист поневоле
В день, когда умер Виктор Астафьев, на филологический факультет тогда еще Красноярского государственного университета приехала съемочная группа какого-то телеканала, дабы спросить студентов-словесников, что они думают по этому печальному поводу. Среди опрошенных был и автор этих строк – в то время студент-первокурсник. Помнится, мой комментарий в сюжет так и не вошел. Вероятно, посчитали кощунственным само произнесение имени махрового традиционалиста Астафьева в одной фразе с именами тех, кто, по мнению большей части поклонников нашего земляка, сеет в русской литературе скверну. Что ж, это явно от неуверенности в собственном эстетическом багаже и постоянного желания найти даже на эстетическом поле врага.
Я же от той своей мысли до сих пор не отрекаюсь и с удовольствием ее здесь повторю. Проза Виктора Астафьева изменила облик русской литературы навсегда. Благодаря ему она вошла в новый век совершенно другой. В какой-то степени он не менее авангарден и экспериментален, чем, к примеру, Владимир Сорокин. Чего стоят излюбленные его эпитеты: «торосистый», «кряжистый», «добычливый»… По сути, он писал на некоем параллельном русском языке. Пожалуй, из современных российских писателей его произведения будет труднее всего переложить иноязычной лексикой. Причем не на уровне смыслов даже. Едва ли удастся сохранить мистический рокот его прозы, что-то корневое и природное, что там присутствует, наверное, даже против воли автора.
К Астафьеву можно и нужно относиться по-разному. Кто-то любит его творчество, кто-то нет. И это хорошо – нет ничего ужаснее для любого искусства, чем однозначность трактовок, отсутствие дискуссии вокруг. К слову, полемика вокруг поздней военной прозы Астафьева, все обвинения в чернухе, в искажении фактов – они тоже только на пользу. Все это – еще один аргумент в пользу того, что судьба Астафьева-писателя сложилась счастливо. Парадоксально? Ничуть – несчастны те, о которых вообще не говорят. А споры вокруг Астафьева ведутся до сих пор, хотя уже значительно тише. Скоро они прекратятся. А со временем все лишнее, как змеиная кожа, отвалится и от имени Астафьева, и от его литературного наследия. Будущим поколениям читателей, если в будущем еще останутся читатели, можно завидовать. Они останутся один на один с самым главным – с астафьевским словом.
Ведь если в начале было Слово, почему бы ему не оказаться и в конце?
Личное отношение
Антон НЕЧАЕВ
поэт, главный эксперт Фонда им. В. П. Астафьева
– Больше всего боюсь, что Виктор Петрович и для меня станет памятником, как, кажется, он становится сейчас почти для каждого. Боюсь, что живой, непосредственный образ этого удивительного человека в моей памяти будет замещен чем-то забронзовевшим, неподвижным, а значит неверным, неправильным. Астафьев был очень широк во всех своих проявлениях – и творческих, и обыденных: он бывал и зол, и добр, и щедр, и скуп, умен и недалек, талантлив и поверхностен. Он невероятно умел рассказывать, косноязычно и неотразимо. Вообще, у меня еще при жизни Петровича сложилось о нем представление, эдакая картинка, что Петрович – это язык Сибири. В самом натуральном, физическом виде. Он в свое время говорил за всех нас, отговаривал нас, уговаривал. Он был речью нашей страны, речью сумбурной, заполошной, невыдержанной, но всегда искренней. Он был нашим сибирским голосом. Голосом нашей Сибири. Он был наш колдун, наш шаман (в нем абсолютно точно была колдовская сила). Возможно, он и сейчас где-то над нами носится со своим неугомонным бубном, отмаливает нас, остерегает… Страшно мне, если вместо этих картинок в памяти когда-нибудь будет возникать школьно-благопристойный банальный бронзовый мужичок в пиджаке.
Агнесса ГРЕМИЦКАЯ
редактор произведений В. П. Астафьева
– Работать с Виктором Петровичем было счастьем для редактора. Не только потому, что он был настоящим мастером слова и очень интересным человеком. Это был чрезвычайно требовательный к себе писатель, который бесконечно правил и улучшал свои тексты, помнил их почти наизусть, буквально каждую фразу. При этом он прислушивался к чужому мнению, советами не пренебрегал.
Наталья РЕДЬКО
зав. кафедрой филологических и гуманитарных дисциплин Красноярского филиала СПбГУП
– Мне кажется, что Астафьев, несмотря на значительное внимание к нему, сегодня все же не до конца оценен нами, его современниками. Думаю, что по-настоящему его феномен будет осмыслен лишь спустя многие десятилетия. Хочется верить, что потрясающий по силе воздействия роман «Прокляты и убиты» войдет в контекст лучших художественных произведений о трагическом событии истории ХХ века – Великой Отечественной войне. Широкий круг читателей знаком с Астафьевым как с прозаиком. Но мало известны другие его творческие ипостаси: Астафьев, например, пробовал себя как поэт, драматург и киносценарист. Он создал две поставленных в театрах России еще при его жизни пьесы – «Черемуха» и «Прости меня», а также два сценария – «Трещина» и «Не убий».
